— Веревки, шесты и лестницы? Красота происходит из жизни — из сладострастия, глупости, смеха, несчастья.

— Как может быть прекрасным несчастье?

Каспар показал на нищего, выпрашивающего милостыню у дверей собора. Ног у него не было, правая рука по локоть отсутствовала. Он сидел в низенькой тележке, которую толкал с помощью раздвоенной деревяшки, прилаженной к обрубку руки. Удар обезобразил половину его лица, которая превратилась в дряблую маску, а другая половина была исцарапана — следствие его попыток побриться.

— Он карикатурен. Вызывает жалость. Но при чем тут красота?

Каспар ухватил меня за плечо.

— Но ты чувствуешь себя живым. Разве его вид не заставляет все члены твоего тела петь в благодарность просто за то, что они существуют? Разве это не прекрасно?

Каспар время от времени высказывал такие странные, вызывающие тревогу мысли, если ему хотелось удивить меня чем-нибудь парадоксальным. Я научился не обращать на это внимания и по мере сил скрывать свое беспокойство.

Когда мы добрались до мастерской, Каспар обошел прилавок и открыл для нас боковую дверь. Замки и щеколды для него мало что значили. У него не было почти ничего, кроме его таланта, но он относился к миру так, будто тот весь принадлежал ему. Пока мы ждали, когда Ганс закончит свой разговор с клиентом, Каспар разглядывал перстень с сапфиром.

— Я нашел человека, который может сделать вам пресс, — сказал Дюнне, разобравшись с клиентом. — Это Саспах — он делает сундуки. Он говорит, это будет стоить шесть гульденов с деревянным винтом или восемь с железным.

— Нам непременно нужен железный, — сказал Каспар.

— Непременно? — спросил я с тяжелым сердцем, думая о еще больше полегчавшем кошельке.

— Ты же сам знаешь. Чем больше давление, тем четче отпечаток. Деревянный винт расхлябается или вообще сломается.

Прежде чем я успел еще что-либо возразить, Дюнне залез в свой шкаф и вытащил оттуда предмет, завернутый в материю. Вещица была размером с небольшую книгу, но, когда я взял ее в руки, оказалось, что она довольно-таки тяжелая.

— Это первая порция.

Я развернул материю. Внутри была дюжина ровнейших медных листов толщиной с лезвие меча.

Дюнне откашлялся — вежливый звук, который становился мне все более знакомым. Я вздохнул.

— Конечно, я должен заплатить тебе за услугу.

Париж

Когда Ник проснулся, вокруг было темно, хотя часы показывали половину десятого. Смена часовых поясов изнурила его. Он полежал на полу десять минут, но уснуть снова ему не удалось, мозг был перегружен. Наконец он поднялся и тут же чуть не упал от слабости.

Из крохотной ванной появилась Эмили, уже одетая и накрашенная. В том, как она в таком тесном пространстве умудрялась скрывать интимные подробности своей жизни, для Ника было что-то кошачье, невообразимое. Он всю ночь провел в одной с ней комнате, но даже не мог сказать, какого цвета у нее пижама. Теперь на ней был плотный, кремового цвета свитер, шоколадно-коричневая юбка и черные чулки.

Ник стащил с себя футболку, бросил ее на стул. Эмили встревоженно посмотрела на него.

— За углом есть кафе. Я буду ждать вас там.

После душа, бритья и в чистой рубашке Ник снова почувствовал себя человеком. Он вышел на холод и направился в кафе. Эмили сидела в теплом пространстве с чашечкой черного кофе и читала «Ле монд». В отличие от Джиллиан, которая вертела бы головой во все стороны, разговаривала с официантами, каждые десять секунд поглядывала на дверь, Эмили, казалось, была погружена только в себя самое.

Ник заказал американский завтрак и мысленно торопил официанта поскорее принести кофе. Эмили отложила газету.

— Вы не объявлены.

Ник не улыбнулся. Он не забыл, что является беглецом. Каждый звук полицейской сирены вдалеке, каждый регулировщик движения, каждый прохожий, задерживавший на нем взгляд, каждая туристическая камера, мимо которой он проходил, были для него как пытка водой.

Эмили попыталась вывести его ступора.

— И что будем делать сегодня?

— Не знаю.

Он чувствовал себя выпотрошенным. Мимо окна промчалась стайка мопедов, их водители, обгоняя друг друга, закладывали виражи и петляли. Ника грызло сожаление. С его стороны было безумием лететь сюда. Лучше уж остался бы в Нью-Йорке, и пусть бы Сет его защищал.

— Джиллиан оставила нам три наводки: игральную карту, симку мобильного телефона и читательский билет.

— Три карты. — Ник нахмурился, размышляя, означает ли это что-нибудь. Даже сейчас его посещали сомнения: может быть, это была какая-то дурацкая шутка со стороны Джиллиан. «Джилл — необыкновенная девушка». — Еще две, и у нас будет фул-хаус.

Эмили прищурилась, вникая в мои слова. Наконец она сказала:

— Мы даже не знаем, хотела ли она, оставляя их там, чтобы они были найдены.

— Но она послала мне код.

— Это уже потом. — Эмили вытащила ручку и провела линию на полях газеты. У вершины поставила горизонтальную палочку. — Джиллиан отправилась в замок под Рамбуйе за две недели до Рождества, двенадцатого декабря. — Еще одна горизонтальная палочка. — Два дня спустя она исчезла. Четырнадцатого декабря. Потом ее следы теряются до шестого января, когда она связалась с вами по Интернету. — Она посмотрела на Ника. — У вас есть список ее телефонных звонков?

Ник вытащил бумажку.

— Вандевельду она звонила во второй половине дня тринадцатого декабря. Накануне исчезновения.

— И через день после ее посещения замка.

— Может быть, в этом и нет никакого скрытого смысла, — осторожно сказал Ник. — С учетом специализации Джиллиан она могла найти эту карту где угодно. Может быть, несколькими месяцами ранее… может даже, она привезла ее из Нью-Йорка.

Эмили закатила глаза.

— Она нашла карту, которая была потеряна на пять столетий, и день перед своим исчезновением провела в библиотеке, полной ранее неизвестными манускриптами пятнадцатого века. Я знаю, где бы начала искать.

— Ательдин говорил о книгах. Он ни слова не сказал о картах.

— Большинство карт сохранилось потому, что они были вложены в книги. И нередко вскоре после того, как их напечатали. Библиотека была затоплена, книги пребывали в сырости. Это могло растворить клей — и карта выпала из книги, возможно, просто упала ей на колени.

Ник видел, как румянец возвращается на щеки Эмили, как она преувеличенно жестикулирует, показывая, каким образом карта выпала из книги. Эта мысль придала ей раскованности, словно она выпила лишнего.

— Ну хорошо, допустим, она нашла карту в библиотеке покойного.

— На следующий день она позвонила Вандевельду. Отправилась к нему, он проанализировал карту и… что-то обнаружил.