“Зинаида сказала Есенину, что он у нее первый. И соврала. Этого Есенин никогда не мог простить ей. Не мог по-мужицки, по темной крови, а не по мысли.

– Зачем соврала, гадина?!

И судорога сводила лицо, глаза багровели, руки сжимались в кулаки”[522].

Вероятно, все же причина в другом: как ни тянуло Есенина к семейному очагу, еще сильнее несло его прочь от семьи. Этот роковой конфликт (снова – “корней” и “крыльев”) предопределил отношения поэта с Зинаидой Райх – и в итоге привел к разводу.

Алексей Ганин и Сергей Есенин Вологда. 1916

С первых дней их совместной жизни события разворачивались слишком стремительно – пока еще в духе авантюрного романа или комедии положений. Все в то лето 1917 года совершалось вдруг. Так, уже само предложение Есенина застало Райх врасплох: “ей казалось, что если она выйдет замуж, то выйдет за Алексея” Ганина и что с Сергеем ее связывают “чисто дружеские отношения” (М. Свирская)[523]. Характерно, что сцена решительного объяснения между Есениным и Райх в сознании мемуаристов ассоциируется с дорогой, движением, путешествиями: им запомнилось, будто решение принято второпях, на ходу – то ли на пароходе (“Для нее было до некоторой степени неожиданностью, когда на пароходе Сергей сказал, что любит ее и жить без нее не может, что они должны обвенчаться” – М. Свирская[524]), то ли в поезде:

“Уже на обратном пути , в поезде, Сергей Александрович сделал матери предложение, сказав громким шепотом:

– Я хочу на вас жениться.

Ответ: “Дайте мне подумать” – его немного рассердил. Решено было венчаться немедленно” (Т. Есенина)[525].

Впрочем, реальные события выглядят не менее увлекательными, чем домыслы: обряд совершается 30 июля 1917 года хоть и не на Соловках (“На Соловках набрели на часовенку, в которой шла служба, и там их обвенчали” – М. Свирская[526]), но тоже в неожиданном месте, в глуши – в церкви Кирика и Иулитты Вологодского уезда. А поездка на Соловки становится чем-то вроде свадебного путешествия.

Женитьба Есенина исполнена приключенческого духа: молодые, внезапно ““окрутившиеся” на лоне северного пейзажа” (В. Чернявский)[527], оказываются далеко от дома, без денег – и вот в Орел, к родителям Райх, летит телеграмма: “Выхожу замуж, вышли сто. Зинаида” (К. Есенин) [528]. На букет невесте денег все равно не хватает, но выход найден: Есенин тут же, на лужайке перед церковью, рвет охапку полевых цветов (Т. Есенина)[529]. Молодым надо показаться в Орле родителям жены – и эта поездка не обходится без веселых приключений: “В конце лета приехали трое в Орел, – вспоминает отец Райх. – Зинаида с мужем и какой-то белобрысый паренек. Муж – высокий, темноволосый, солидный, серьезный. Ну, конечно, устроили небольшой пир. Посидели, попили, поговорили. Ночь подошла. Молодым я комнату отвел. Гляжу, а Зинаида не к мужу, а к белобрысенькому подходит. Я ничего не понимаю. Она с ним вдвоем идет в отведенную комнату. Только тогда и сообразил, что муж-то – белобрысенький. А второй – это его приятель, мне еще его устраивать надо” (К. Есенин)[530].

После возвращения в Петроград приключения сменяются тихой семейной идиллией на фоне революции: Есенина, “тогда еще не избалованного чудесами, восхищала эта неприхотливая романтика и тешило право на простые слова: “У меня есть жена””. При этом в семейной повадке Есенина было нечто демонстративное: он с удовольствием играет в ““избяного хозяина” и главу своего очага”, распоряжается с нажимом (“Почему самовар не готов?”; “Ну, Зинаида, что ты его не кормишь?”; “Ну, налей ему еще!” – В. Чернявский[531]). “Я, брат, жену люблю”, – с гордостью заявляет он П. Орешину[532]. Однако покой и уют оказываются иллюзорными.

“Первые ссоры были навеяны поэзией, – передает Т. Есенина рассказы матери. – Однажды они выбросили в темное окно обручальные кольца (Блок – “Я бросил в ночь заветное кольцо”) и тут же помчались их искать (разумеется, мать рассказывала это с добавлением: “Какие же мы были дураки!”). Но по мере того как они ближе узнавали друг друга, они испытывали порой настоящие потрясения”[533].

Зинаида Райх с отцом Николаем Андреевичем. Орел. 1910-е

Однако вскоре странное, противоречивое чувство к Райх разбудило другого Есенина – мрачного, подозрительного, с тяжелым нравом. Со временем все больше давала о себе знать есенинская “темная кровь”: так и не развившаяся любовь подчас переходила в ненависть. Об одной из жестоких домашних сцен Райх позже расскажет дочери:

“Он поднялся ей навстречу. Чужое лицо – такого она еще не видела. На нее посыпались ужасные, оскорбительные слова – она не знала, что он способен их произносить. Она упала на пол – не в обморок, просто упала и разрыдалась. Он не подошел. Когда поднялась, он, держа в руках какую-то коробочку, крикнул: “Подарки от любовников принимаешь?!” Швырнул коробочку на стол. Она доплелась до стола, опустилась на стул и впала в оцепенение – не могла ни говорить, ни двигаться.

Они помирились в тот же вечер. Но они перешагнули какую-то грань, и восстановить прежнюю идиллию было уже невозможно” (Т. Есенина)[534].

Впервые именно с Райх Есенин открыл в себе зверя. “Я двух женщин бил, – говорил он несколько лет спустя Г. Бениславской, – Зинаиду и Изадору [535], и не мог иначе, для меня любовь – это страшное мучение, это так мучительно. Я тогда ничего не помню…”[536] Что за чувство поэт называет мучительной любовью? Голую ревность, приступы собственнического самодурства – и вместе с тем яростное раздражение от чрезмерной близости чужого, в сущности, человека. Все это Есенину еще предстоит с годами узнать в себе, а пока, на Литейном, темная сторона его натуры еще только едва угадывалась в первых “изломах и вспышках”[537].