накануне пришла анонимка из вашего Института. Что в анонимке – не знаю, не читал, но факт остается. Диссертация не утверждена вплоть до рассмотрения вопроса. Держись!» Состояние было – хуже некуда. Почему, за что? Кому я мог помешать? Со всеми вроде бы в добрых отношениях. Если и был конфликт, то только с В. М. Дильманом. Но он писать анонимку никогда бы не стал. Не в его это стиле. Позвонил Лихачёву, изложил суть информации.

– А Николай Павлович знает, звонил ему?

– Еще нет.

– Звони немедленно! – сказал Алексей.

Я позвонил и пересказал дословно всё, что услышал от Турусова.

– Ты завтра собираешься быть на демонстрации? – неожиданно спросил Николай Павлович. – Обязательно приходи, поговорим. – И затем, после паузы: – Ты уверен в своей диссертации?

– Уверен, – ответил я.

– Вот и я уверен, – удовлетворенный моим ответом, сказал он. – Иначе я бы тебя на защиту не выпустил. Не переживай, все будет хорошо. Спокойной ночи, до завтра! – И положил трубку.

Конечно, я не мог уснуть всю ночь. Наутро поехал в Сестрорецк. Как обычно, собрались сотрудники Института, раздали плакаты, знамена, портреты членов Политбюро, транспаранты и другие украшения. Подъехал на своей «Волге» Николай Павлович, подозвал меня. Еще раз повторил, что уверен в моей работе, что все будет хорошо, и посоветовал поменьше обсуждать с кем-либо эту проблему. Поэтому я, хотя и был в подавленном состоянии, ни с кем, кроме Лихачёва, вопрос не обсуждал. Как всегда на демонстрациях, под прикрытием членов Политбюро, немножко «побереглись от холода»: ноябрь, близко залив, да и настроение…

Время шло, нужно было что-то делать. Но Н. П. сказал, что нужно ждать, когда придет официальное письмо из ВАКа, тогда и узнаем, что в нем написано. В первый рабочий день после ноябрьских праздников утро началось с интересного события – в комнату ко мне пришел один коллега из дружественной лаборатории, с которым мы приятельствовали, и с порога сказал что-то вроде: «Надо же, какие сволочи, анонимку написали на твою замечательную диссертацию. Держись, друг, мы с тобой». Я не нашёлся, что ответить, только пожал протянутую руку и поинтересовался, откуда он об этом узнал. «Сказала Диана Георгиевна (ученый секретарь Института)». На том и расстались. В этот или на следующий день я заглянул к Диане Георгиевне Котовой и поинтересовался, откуда ей стало известно об анонимке на меня. Она была крайне удивлена моим вопросом: «От тебя первого слышу!» Потом, восстанавливая последовательность событий, Лена припомнила, что накануне праздников, числа 3-го или 4 ноября, ей позвонил тот же товарищ и сказал, чтобы спустилась к почтовому ящику – должна быть открытка с уведомлением об утверждении моей диссертации, он узнал об этом от знакомых в ВАКе. Мы тогда порадовались немного, но решили ждать открытку – ну вот, придет сразу после праздников. Дольше ждали. И вот дождались…

Прошло тягостных две недели. Наконец, 23 ноября звонит мне Н. П. и просит прийти к нему в дирекцию. Показывает анонимку. Вот её дословный текст:

№ 14–56

10.10.84

Уважаемый тов. Выренков!

На рассмотрении ВАК находится докторская диссертация мл.н.с. лаборатории экспериментальных опухолей Ленинградского НИИ онкологии В. Н. Анисимова «Экспериментальное изучение особенностей канцерогенеза в различные возрастные периоды». В этой диссертации были без разрешения авторов включены экспериментальные материалы, полученные под руководством проф. В. М. Дильмана в лаборатории эндокринологии и составившие значительную часть работы.

Просим Вас провести обьективную [так в подлиннике! – примеч. автора] экспертизу диссертации В. Н. Анисимова.

Сотрудники НИИ онкологии им. проф. Н. Н. Петрова

Показал и письмо на бланке ВАК на его имя, в котором было написано:

Высшая аттестационная комиссия при Совете Министров СССР направляет Вам письмо без подписи о тов. Анисимове В. Н. просит рассмотреть материалы этого письма и о результатах проверки сообщить в отдел по специальностям медицинских наук ВАК СССР.

Начальник отдела по специальностям медицинских наук

Ю. Е. Выренков

Таким образом, суть анонимки (письма без подписи – по терминологии ВАК) сводилась к тому, что я в своей диссертации без разрешения заимствовал материалы лаборатории эндокринологии, то есть, попросту, украл всё у Дильмана. Умилила подпись – «сотрудники НИИ онкологии». Удивило, что написавшие письмо «сотрудники» адресовали его вполне конкретному начальнику и знали его фамилию. И совершенно диким показалось сообщаемое автором этого «подмётного» письма, что я украл всё у Дильмана. Всем, кто хоть немного знал Владимира Михайловича, было хорошо известно, что он выступал против своих оппонентов всегда открыто, громя своей эрудицией и железной логикой, и никогда не стал бы писать анонимку. Страшно себе представить, что бы он сделал с «уворовавшим» его идеи и тем более при нём же их доложившим как свои! Он, конечно, открыто бы написал в ВАК, что и делал; был случай, когда Владимир Михайлович ездил выступать даже на президиум ВАК, чтобы «завалить» докторскую одного из учеников В. Г. Баранова, своего многолетнего оппонента. Что угодно, но не анонимку! Но, может, побоялся гнева директора – все-таки моим консультантом был Николай Павлович? Хотя и это сомнительно, ничего и никого он не боялся.

Вопрос – кто автор, прикрывшийся классическим «сотрудники», – занимал меня очень. Мы это со всех сторон обсуждали с Лихачёвым и Окуловым, но ответа не находили. Н. П. сказал, чтобы я не думал на эту тему, поскольку все тайное становится явным, автор сам себя обнаружит. А нужно готовиться к ответу в ВАК. На ближайшем заседании учёного совета Н. П. сообщил о произошедшем, зачитал анонимку и приказ о назначении комиссии по проверке материалов моей диссертации и подготовке письма в ВАК по существу дела. Председателем комиссии назначен был профессор В. А. Филов, членами – профессора Т. А. Коростелёва, Д. П. Берёзкин и А. М. Дядькова. Институт забурлил – такого не было много лет.

Партбюро экспериментального сектора Института во главе с секретарем О. Ф. Чепиком пишет письмо в ВАК, в котором заявляет, что знает меня со студенческих лет, всю работу я выполнял на глазах у коллектива и самостоятельно и что партийная организация возмущена гнусной клеветой на своего товарища и ручается за то, что он ничего ни у кого никогда не «заимствовал». В. М. Дильман был поставлен анонимкой в неловкое положение: анонимщик, зная мои сложные отношения с ним, бросил тень на него и его лабораторию, одновременно отводя от себя подозрения. Древний приём! По тексту можно было предположить, что анонимку написали «возмущенные» сотрудники лаборатории эндокринологии. Ко мне подходили М. Остроумова, Е. Цырлина, Ю. Бобров, Л. Берштейн и убеждали: «Старик, ты же понимаешь, что мы не могли написать анонимку!» Я их, как мог, успокаивал, поскольку и в самых черных мыслях не мог такое предположить со стороны эндокринологов. Короче, в ВАК пошло письмо, подписанное В. М. Дильманом и его ведущими сотрудниками, в котором они клеймили анонимщика и