А может, ну их всех! Остаться здесь и забыть их разом! Ну, для чего новые муки? Сколько той жизни осталось?

Нет, Ваня! Сдохнуть в бомжах — не для меня! Так и осмеют: лучшего не стоила! И прежде всего он! Я докажу, кто из нас чего стоит. И медлить нам нельзя. Мой квартиру загнать может, твои попередохнут до единого. А чтобы не так плохо было, станем с тобой встречаться иногда.

Но где? Приходить сюда, на свалку?

Зачем? У тебя еще дача уцелела. Пока не продана. Созвонимся и снова вместе.

Ну, а как? Вдруг он поднимет трубку, что скажу

ему?

— Ответь, мол, из бюро по трудоустройству. Есть

вариант работы, но хочешь переговорить лично. Когда я тебе позвоню, и жена поднимет трубку, назовусь клиенткой. Мол, хочу обратиться за защитой по делу и тоже «лично надо поговорить».

Иван Васильевич слушал женщину, но думал о своем.

Как ты близок и далек! Ты уже дома! Иди, не медли. Не раздумывай. Когда немного успокоишься, позвони мне! — встала Тамара и скрылась в темноте ночи.

Иван Васильевич не стал ждать утра. Решил уйти тихо, ни с кем не прощаясь, пока все бомжи спят. Он шел в город знакомыми тропками, ведущими к магистрали. Через полчаса он стоял у знакомой двери. За нею тихо: ни голоса, ни звука. Он позвонил, приготовившись ждать. Мария всегда крепко спала, и добудиться ее в четыре часа утра было мудрено.

Шнырь только потянулся к звонку во второй раз, как услышал шаги за дверью и голос жены:

— Кто?

Открывай! Я! — ответил удивленно и уверенно.

А я ждала звонка по телефону. Ты ж сразу навестить решился, — прижалась к стене.

Навестить? Ты что это? Все в детстве обретаешь? Я не в гости, домой пришел. Насовсем! Где дети? Буди их! Зови сюда! — приказывал жене, надеясь в глубине души, что Томка соврала.

Их нету дома, — тихо обронила жена.

А где они в такое время носятся?

Ведь взрослые уже. Разве укажу?

Ты — мать! Ведь так говорила мне?

Ох, Ваня! Легко лишь попрекать да указывать! Когда сам возьмешься, поймешь, что не так все просто.

Где дочь?

Простыла она. Теперь вот с гриппом в больнице лежит. Эпидемия полгорода свалила. Даже умирают от него…

Дай номер телефона! — потребовал жестко.

Рано еще! Глянь время: все спят, — напомнила жена, добавив: — Врачей нет покуда!

Где сын?

У друзей заночевал, а может, женщину завел, да не признается. Он уже взрослый. В таком возрасте с родителями не делятся секретами.

Чем он занимается? Дай мне его рабочий телефон!

Зачем? Сам объявится к вечеру, если девчонки к себе не утащат. Ты вот лучше сядь, поешь, помойся, переоденься, отдохни! А там и поговорим, — накрыла на стол.

Иван Васильевич пошел в ванную. Как давно он не пользовался ею, отвык, забыл. Может, потому так тщательно мылся, снимал с себя прошлую грязь, память и обиды.

Когда он вышел на кухню, Мария улыбнулась:

А ты ничуть не изменился. Все такой же, как прежде. Время тебя не тронуло.

Ошибаешься! Еще как измолотило! Внешне, может незаметно, но это для тебя. Мне лучше знать, что и как во мне менялось, — усмехнулся устало.

На столе уже все ждало хозяина. Даже запотевшие бутылки пива.

Для кого его купила? — спросил, прищурясь.

Сын покупал. Иногда пил. Это вот осталось.

Садись, давай отметим возвращение. Иль не рада? — глянул в глаза.

Жена вздрогнула: не таким знала, не тем ждала, а мягким и покладистым, уступчивым как прежде. Нынешнего словно подменили: колючий, подозрительный, напористый. Он, не спросясь, переоделся. Выкинул старье, в каком пришел. Значит, вернулся навсегда. Вот только чем обернется ей его возвращение. Чего ждать от него, от нового, неузнаваемого и неизвестного?

Дрожит баба внутренне. Не поймет, радоваться ей иль плакать? Ведь муж пришел. Но где он, тот ее Иван?

Ну, что сидишь? Со стола убери. Я отдохну с часок. Сын придет, ты разбуди меня. И к дочери сегодня съездим. Навестим ее, порадуем…

Мария открыла рот, но слова будто колом застряли в горле.

Ты что-то сказать хотела?

Иди, поспи. Потом поговорим, — поторопилась отвернуться, смахнула слезу со щеки.

Иван Васильевич приметил:

Чего ревешь? Чего не договариваешь? Что случилось?

Беда у нас, Ваня! Детки наши с тобой совсем с пути сбились! — заголосила баба, сорвавшись на вой, и рассказала: — Уж как старалась, рыбой об лед билась, чтоб продержать детей, довести их до ума. Да где там? Кое-как на еду и на одежду зарабатывала. На учебу самим пришлось… Вот и выкручивались. Поначалу дочка в притон пошла, потом сына друзья сманили в рэкет. Девка плакала, так не хотелось ей со всякими путаться, но что делать было? Другого выхода не увидела!

А ты на что? Иль кроме транды ничего не имеете? А где голова и руки? Лучше б в бомжихи свалила, чем скурвилась! — грохнул по столу кулаком так, что посуда зазвенела.

Никто иной, как ты надоумила! Сама этим пробивалась в люди и ее с пути сбила! Испортила дочь, теперь на кого пеняешь? Где она? Что с ней? Колись! — встал напротив, жена к стене попятилась.

Теперь в больнице, — ответила, заикаясь, и добавила: — Проглядели, упустили мы ее. Уже не вылечить. Она заразная. Домой не отпустят. И с нею видимся через стекло как в тюрьме.

Не мы, ты ее сгубила!

А где я взяла бы на учебу?

Кому нужна дипломированная покойница? И ей зачем такое образование? Другого выхода не нашла? Врешь! Могла продать дачу, квартиру! Перейти в меньшую!

Они не позволили, не дали. Да и надолго ли этого хватило б? На год! А дальше?

Лучше было бы оставить институты обоим, чем терять все одним махом!

До того и мы дошли, но поздно, — призналась

Мария.

Сын где теперь?

В бегах! Разыскивают его!

За что?

Говорят, будто убил он кого-то. Но это брехня! И он мне клялся, что никого не отправлял на тот свет. Не виноват!

А кто признается?

Мне б он сказал!

Он приходит? Хоть появляется здесь?

Навещал неделю назад. Теперь боится: за квартирой следят и даже разговоры по телефону подслушивают, поверяют почту. Я сама это вижу.

Дожили! Докатились! Ладно! Я сам его делом займусь. Узнаю, виноват или нет? И к дочери съездим! Надо узнать, так ли все безнадежно? — лег в постель, но сон словно посмеялся над ним.

Нет, не пустили Ивана Васильевича к дочери. Объяснили, что ей вредны всякие переживания и встряски, что она к ним не готова и не переживет…