Понс и вовсе стал минимоно, по крайней мере на вид, — как-то они уже сильно поскандалили на эту тему. Худощавый и остролицый, он с головы до ног, включая волосы и кожу, перекрасился в корабельно-серый цвет. В клубном дыму он порой растворялся напрочь.

Сквозь серебряные контактные линзы он разглядывал свое отражение в десяти кривых зеркалах серебристых ногтей. Полный мрак.

Хулио. Этот любил собачиться с Рикенхарпом и хотел перемен. Да, до определенной степени он верен Рикенхарпу, но по сути — конформист. На словах будет за Рикенхарпа, но подчинится большинству. Его густые черные пуэрториканские волосы корабельным штевнем вздымались над головой. Женственный профиль, длинные дамские ресницы. В ухе — сережка, серебряный гвоздик; черная кожаная ретро-рокерская куртка, как у Рикенхарпа. Хулио крутил на пальце кольцо-печатку с оскалившимся черепом, ухмыляясь тому в ответ и делая вид, что очень обеспокоен, не шатается ли один из череповых глаз, рубиново-красная стекляшка.

Марч был крепким парнем с ровным ежиком волос на голове. Посредственный барабанщик, но барабанщик — разновидность музыканта фактически вымершая.

— Марч уникален, как птица дятел, — изрек однажды Рикенхарп, — и не только это роднит его с дятлом.

Марч носил очки в роговой оправе и качал на колене бутылку бурбона «Сазерн камфорт», которая являлась полноценной частью его имиджа, наряду с ковбойскими ботинками. Так, по крайней мере, он сам считал. Марч глядел на Рикенхарпа с нескрываемым — за отсутствием мозгов, чтобы притушить эмоции, — презрением.

— Отъебись, Марч, — проворчал Рикенхарп.

— Чё? Я же ничего не сказал.

— Тебе и не нужно. Я твои мысли нюхом чую. В рот себе их засунь, педрило! — Рикенхарп встал и оглядел остальных. — Я знаю, что у вас на уме. И прошу у вас только одного — хорошо порубиться напоследок. Потом делайте что хотите.

Напряжение вспомнило о своих крыльях и покинуло собрание.

Рикенхарп почувствовал, что другая птица влетела в комнату — громовержец.[62]Помесь наивной картинки из вигвама и хромированного «форда». Она распростерла крылья, и перья заблистали отполированными бамперами. Фары на ее груди загорелись, когда группа собрала инструменты и вышла на сцену.

Рикенхарп таскал свой «стратокастер» в перевязанном изолентой и обклеенном отваливающимися стикерами черном футляре. Но сам «страт» был безукоризненно чист, прозрачен, а обводами напоминал гоночный автомобиль.

Они двинулись коридором из белого пластикового кирпича к сцене. После первого же поворота коридор сужался до такой степени, что им пришлось идти боком, придерживая инструменты впереди себя. Объем в Свободной зоне был на вес золота.

Рабочий сцены заметил выходящего первым Марча и сделал знак диджею, который остановил запись и старомодно, как его и просили, объявил через громкоговоритель:

— Поприветствуем, друзья… Рикенхарп.

Толпа не отреагировала: несколько свистков и жидкие аплодисменты.

«Хорошо, сучка, сопротивляйся», — подумал Рикенхарп, в то время как группа занимала места на сцене. Он выйдет последним, когда все для него подготовят. Как обычно.

Из-за кулис, сквозь яркий свет прожекторов, Рикенхарп всматривался в змеиную яму аудитории. Теперь минимоно составляли ее только наполовину. Хорошо, это повышало его шансы.

Группа заняла свои места, подключила автоматические тюнеры, вертела ручки настройки.

Рикенхарп был приятно удивлен тем, что сцена освещена приглушенно-красным, как он и заказывал. Может, инженер по свету — один из его поклонников. Может, группа не даст маху на этот раз. Может, все войдет в свою колею. Может, они найдут нужную комбинацию, отопрут замок и выпустят громовержца из клетки.

Он услышал, как зрители шепчутся о Марче. Большинство из них живого барабанщика видели разве что на вечере сальсы. До Рикенхарпа донесся отрывок разговора на технарском жаргоне:

— Чтобуделаттим? — В смысле: «Что он с этим будет делать? Что это он там настраивает?» — о барабанах.

Рикенхарп достал «страт» из футляра, закрепил на ремне, поправил перевязь, включил тюнер. Втыкать провод не было необходимости: как только Рикенхарп выйдет на сцену, приемники усилителей автоматически зарегистрируют его «страт» и станут транслировать сигнал с гитары на штабель «Маршаллов», расположенный за спиной барабанщика. Жаль, конечно, что электронное оборудование стало таким миниатюрным, но крошечные усилители звучали ничуть не тише своих предшественников из двадцатого века. Однако выглядели куда менее внушительно. Зрители перешептывались: «Зачем это?» — и по поводу «Маршаллов». Большинство из них никогда не видели старомодных усилителей.

Марч взглянул на Рикенхарпа, тот кивнул.

Несколько секунд Марч выстукивал четыре четверти в одиночку. Подхватился бас, наложил собственный вариативный слой, а клавишные выстелили дорогу в вечность.

Теперь можно было выходить. Словно до этого момента Рикенхарпа и сцену разделяла пучина, но басист, барабанщик и клавишник совместными усилиями возвели через нее мост. Он прошел через этот мост в теплые воздушные потоки: кожей можно было почувствовать жар софитов, как будто выходишь из кондиционированной комнаты прямиком в тропики. Музыка звучала изощренным страданием в тропических джунглях. Рикенхарпа поймало ослепительно-белое световое пятно, сфокусировалось на его гитаре, в точности следуя инструкциям.

«Супер! Инженер по свету — мой человек», — подумал Рикенхарп.

Ему показалось, что он понимает желания гитары. Ей нестерпимо хотелось ласки.

Сам того не осознавая, Рикенхарп двигался под музыку. Не резко. Без навязчивого «ты только посмотри на меня», как у некоторых исполнителей, которые пытаются силой вытянуть из публики восторги, от чего каждое их движение кажется искусственным.

Нет, Рикенхарп был естественен. Музыка струилась сквозь него, не замедлялась на отмелях тревог и порогах собственного эго. Напротив, эго, столь же безукоризненное, как одеяния понтифика, наполняло огнем его олимпийский факел.

Группа прочувствовала это. Рикенхарп сегодня был в отменной форме. Потому, что его наконец освободили. Напряжение ушло, конец: группе огласили смертный приговор. Рикенхарп стал бесстрашен, как настоящий самоубийца, в нем заговорила отвага отчаяния.

Группа прочувствовала и двинулась вслед. На куплете пошла химическая реакция: Хосе взял сложный рифф внизу, почти у хромированного порожка, а Понс выдал в духовом режиме синтезатора исключительно богатую тему. Вся группа ощутила эту химию, словно удар током, прекрасная дрожь от слияния индивидуальностей в общее эго. Оргазм почище сексуального.

Зрители слышали все это, но пока сопротивлялись. Не хотели, чтобы им понравилось. Зал был переполнен — из-за репутации клуба, не из-за Рикенхарпа; толпа упакованных вплотную тел формировала единый чувственный экзоскелет, а значит, как он прекрасно понимал, была уязвима. Он знал, куда надавить.