Сначала это объяснение показалось мне излишним, но потом я понял, что для меня оно представляло очень большой интерес.

– Вы помните, – продолжал он далее, – что 29 июня 1914 года на Распутина было совершено покушение, когда он на время приехал в село Покровское. Подговоренная иеромонахом Илиодором, который из друга Распутина превратился в его яростного врага, сумасшедшая сторонница иеромонаха Хиония Гусева подстерегла Распутина перед его домом, когда он передавал почтальону одну из своих многочисленных телеграмм к императрице. Она подошла к нему, попросила милостыни и в тот момент, когда он доставал деньги, ударила ножом в живот. Но может быть, – прервался он, – я повторяю то, что вам известно…

– Нет, нет, – ответил я, хотя знал кое-какие подробности о событиях, происходивших с 1912 года.

– Тем лучше, – сказал он. – Ножом была нанесена длинная рана на животе, через которую сразу вывалились кишки. Распутин попытался левой рукой удержать их, а правой схватил палку и ударил нападавшую, когда она снова бросилась к нему с совершенно искаженным лицом, которое и без того обезображено сифилисом. Подбежали крестьяне и повалили озверевшую женщину на землю. Распутин вернулся в дом, обеими руками заталкивая вываливающиеся кишки в рану. Там ему сделали временную перевязку. Ближайший врач, доктор Владимиров из Тюмени, примчался в Покровское по ужасным дорогам лишь восемь часов спустя. По нашим представлениям, врачебная помощь в Сибири находится на допотопном уровне, и не имей Распутин таких огромных жизненных сил, которых я не встречал ни у одного человека, он бы, безусловно, умер. Доктор Владимиров обнаружил, что мышцы, складка брюшины и сама брюшина частью разрезаны, частью разорваны рукояткой ножа, сами кишки в одном месте повреждены, в брюшную полость попала грязь. Он считал, что началось смертельное воспаление брюшины, но все-таки сделал то, что позволяли имевшиеся в его распоряжении средства. Ночью, при свете нескольких свечей, он наложил кишечный шов, очистил брюшную полость, промыл ее раствором карболовой кислоты и зашил рану на животе. Потом он пожал плечами и поехал назад в Тюмень. Он не был другом Распутина, и цинизм не был ему чужд. Прощаясь, он сказал, что если Распутин действительно святой и может вылечить больного молитвой, как вылечил царевича, то сможет вылечить и самого себя.

Вы понимаете, что императрица и император уже были извещены и находились в таком волнении, которое я перед назначением на должность придворного врача совершенно не мог себе представить, несмотря на все слухи. Вечером 30 июня меня неожиданно вызвали в Царское Село. Императрица как раз отправляла телеграмму в Покровское. Содержание ее было таким: «Глубоко обеспокоены случившимся. Всей душой молимся». Император поручил министру внутренних дел постоянно охранять Распутина и строго наказать виновных в покушении. Доктор Деревенко сказал мне, что императрица, царевич и четыре его сестры уже несколько часов молятся в подземной часовне царицы. Вместо Александры Федоровны меня принял император. Он сказал, что ему рекомендовали меня как специалиста по операциям на животе. Он поручил мне как можно скорее выехать в Покровское и лечить Распутина… Разрешите, – прервался он, – я закурю…

Фон Бреден обстоятельно зажег длинную сигару. Потом продолжил:

– Я прибыл в Покровское 10 июля и опасался, что уже не застану Распутина живым. Но в этом я ошибался. Распутина перевезли в убогую тюменскую больницу. Я нашел его исхудавшим до костей, с высокой температурой. Живот был жестким как доска, края раны сильно натянулись. Я решил сделать вторую операцию, открыл рану, удалил огромное количество гноя, установил дренаж и ждал, не питая больших надежд. Но затем, как говорят, я увидел настоящее чудо… Если сегодня вы спросите меня о Распутине, я скажу: первобытное существо, обладающее силами, которых у нас, цивилизованных людей, уже нет; в некотором отношении животное. Приходилось охранять его, как животное, чтобы он не проглотил и не выпил лишнее и не приставал к медицинским сестрам; исполненный дикой воли к жизни и таким же диким страхом смерти, он то хрипло проклинал Гусеву языческими проклятиями, то молился по нескольку часов, а гипнотические искорки в его глазах сверкали даже в минуты наибольшей слабости… Через восемь дней мне стало ясно, что он выживет. Тем временем из Царского Села в Тюмень и обратно постоянно шли телеграммы. По желанию императрицы я оставался там до начала августа, пока Распутин восстанавливался. За это время я познакомился с ним ближе и даже обнаружил, что в некоторых отношениях он умен. Однако это не относится к делу. В первые дни августа я отправился обратно в Петербург, а когда приехал, война уже шла полным ходом… В Царском Селе я был встречен, можно сказать, как спаситель Распутина, хотя сама императрица, конечно, думала, что его спасли ее и его молитвы, а я был лишь орудием в руках Господа. И все же из-за того, что я сделал операцию Распутину, мне с тех пор было поручено заниматься лечением царевича… Императрица не верит, что врачи в состоянии помочь царевичу, и полагается только на помощь Распутина. Император же, как и доктор Деревенко, хочет, чтобы под рукой был хирург, который всегда сможет дать совет. Так я получил эту не особенно почетную должность – из-за случая, столкнувшего меня с Распутиным. Но в сущности императрицу не интересуют врачи, наблюдающие царевича. Они ей безразличны.

Так из самого надежного источника я узнал историю первого покушения на Распутина, которое незадолго до начала войны привлекло к себе большое внимание и привело к тому, что Распутина стали тщательно охранять. Однако я узнал еще больше.

– О неизлечимой болезни царевича, – сказал фон Бреден, – вы знаете. В тот год, когда я за ним наблюдал, произошло не меньше десяти наружных и внутренних кровотечений, которые, к счастью, были легкими и не требовали вмешательства Распутина. Тем не менее я убежден, что императрица каждый раз сообщала о них Распутину и советовалась с ним, когда меня и Деревенко не было рядом. Во всех случаях я обходился давящими повязками или компрессами и укрепляющей диетой. Но этот ребенок ведет несчастную жизнь. За последний год он четыре месяца провел в постели. Из-за этого у него сформировались две поражающих меня черты характера: он рано созрел и готов переносить страдания. Однако было бы ошибкой считать, что в бурные времена, которые нам предстоят, этот ребенок сможет стать царем. Если его отец полностью покоряется тому, что предначертано Богом, и не верит в успех собственных начинаний, если родители верят в Распутина, то в ребенке эта покорность судьбе проявляется еще ярче. Впрочем, я отклонился от цели моего визита… Я пришел к вам для того, чтобы спросить, готовы ли вы в ближайшие шесть месяцев наблюдать царевича вместо меня. Я сам, к сожалению, нездоров и должен на полгода уехать в Крым. Деревенко думает, что вы, возможно, обижены тем, что с 1912 года к вам не обращались за советом. Но он будет рад работать вместе с вами и просил меня переговорить об этом…

Я непроизвольно улыбнулся.

– Ущемленное тщеславие здесь ни при чем, – сказал я. – Я, сказать откровенно, слишком испорчен Западом, чтобы стремиться к службе при дворе. Меня интересует только случай царевича и медицинский феномен Распутина. Но что скажет на это императрица?..