Третьекурсники, сдавшие свой экзамен, потихоньку перетекали к доске с расписанием — только что темная, она вдруг осветилась, и на ней появился список фамилий с оценками: «Четыре. Два. Два. Три. Пять. Два. Два…» Проглотив горькую слюну, Сашка зашагала к Егору — тот стоял чуть в стороне от всех и, кажется, не очень понимал, что происходит.

— Послушай… — она не решилась коснуться его, только остановилась за спиной, в двух шагах.

Он обернулся, секунду смотрел на нее, не узнавая, потом глаза его сделались огромными, как чайные блюдца:

— Самохина?!

Будто сразу забыв о ней, он обернулся к однокурсникам:

— Мужики! Девчонки! Самохина здесь! А врали, что она провалилась! Они нам врали, они все врут!

У него было лицо человека, забившего решающий гол на чемпионате мира:

— Наши тоже вернутся! Они нас запугивали, все, у кого «два», вернутся!

— Нет, — услышала Сашка и обернулась через плечо.

Костя стоял у подножия конной статуи, сунув руки в карманы трикотажной куртки с капюшоном.

— Нет, — повторил он громче. — У кого двойки в ведомости, не вернутся никогда. И не мечтайте.

Егор приподнял верхнюю губу, обнажая зубы — как собака, готовая броситься. Зашагал через холл к Косте и без паузы, без единого слова врезал ему кулаком в челюсть, снизу.

Костя от неожиданности потерял равновесие, оступился и грохнулся на пол, спиной вперед. Егор остановился над ним, будто вдруг ослепнув, будто упустив цель, которая только что была так очевидна.

х х х

— Приложи лед. Вот, возьми свежий.

— Мне не надо, — Костя отвернулся. — Ничто материальное не имеет ценности. Хотя зубов было бы жалко.

Они сидели в Костиной комнате в общаге, куда Сашка довела его под руку. Лед, в пластиковой коробке-термосе, она же принесла из холла первого этажа, из морозильной камеры.

— Зря я к нему полез, — сказал Костя с тоской. — Ты видела, что случилось с их курсом?

— Бойня, — прошептала Сашка, невольно цитируя Лизу.

— Когда я вышел из этого зала и увидел, что у Женьки двойка, а у тебя прочерк, — Костя, поморщившись, приложил упаковку льда к распухшей челюсти, — я свалился не в агрессию, а в тоскливое такое болото… А у твоего пацана здоровая молодая реакция.

— Он не мой. И он старше нас обоих.

— Ты заметила, что он тебе даже не обрадовался? Точнее, он обрадовался не тебе. Он зацепился за тебя, как за пре-це-дент, — Костя попытался улыбнуться и тут же страдальчески зажмурился.

— Слушай, — сказала Сашка. — Я не знаю, что вы все обо мне думаете, но у меня нет договора с Фаритом. Есть… тактическое равновесие.

— И теперь ты ничего не боишься, — пробормотал Костя, не то спрашивая, не то сомневаясь вслух.

— Ну как, — Сашка заколебалась. — Я пытаюсь.

— А… пилот, — Костя по-прежнему не смотрел на нее, — он… не боится тебя?

— Он очень смелый, — сказала Сашка после паузы.

х х х

— …Я в Сингапуре, вылет через полтора часа…

Его голос, даже протянутый через много тысяч километров, действовал на нее как заклинание. Сашка слушала, невольно улыбаясь, разглядывая карту на стене; старый телефон — пластиковая трубка на витом шнуре — разогревался в ладони, раскалялся, но не обжигал.

Дом, казалось, прислушивается к разговору — но деликатно. Неназойливо.

— Я скучаю, — говорила Сашка. — Я перебираю в уме каждое слово, которое ты мне сказал.

— Я уже ближе. С каждой сотней километров. Я лечу и представляю, что ты сидишь в салоне у меня за спиной…

— Скажи что-нибудь еще. Все что угодно. Я просто хочу тебя слушать.

— Здесь тропический ливень. Вытянутой руки не видно. Но, когда мы вырулим на полосу, он уже прекратится… Я прилечу в марте.

Сашка закрыла глаза: мягкое тепло заливало ее изнутри. В марте наступит весна, осядет снег, и прольются сосульки, и ошалеют коты…

— Ты смеешься? Сашка, ты так здорово смеешься, посмейся еще…

— Мяу, — сказала она, задыхаясь от смеха и чувствуя, как поднимается в животе горячая волна.

х х х

Ночью, бродя по Торпе, она разобрала себя на части, заново сложила опять и осознала свое бессмертие.

Возможно, Ярослав, а вовсе не Сашка, определил судьбу Великой Речи, когда осмелился и принял, не испугался и не оттолкнул. Ярослав освободил ее от страха и сделал тем, кем она стала. Сашка нарочно забиралась в самые темные районы, где среди крыш ярче видны были звезды, и смотрела на Орион, обещающий скорую весну.

Бойня, через которую прошел курс Егора на экзамене. Отторжение однокурсников, ненависть Лизы, обреченная преданность Кости — Сашка ничего не забыла и ничего не сбросила со счетов. Это были необходимые фрагменты головоломки, без них картина оказалась бы неполна, и работа над ошибками не проделана в полной мере. Но в новой макроструктуре, которую откроет Сашка, ни обреченности, ни смерти не будет.

Она снова чувствовала себя всемогущей. И впервые в жизни ей захотелось родить ребенка.

— Итак, группа «А», сегодня у нас опять установочное занятие, мы открываем новый семестр в классе аналитической специальности. В начале каникул я прислал каждому из вас материал для самостоятельной работы, сейчас вы по очереди выйдете к доске и воспроизведете информационный объект. Идем по списку — Гольдман…

Сашка сидела в последнем ряду, из чуть приоткрытой форточки ей поддувало холодом за шиворот. Юля Гольдман вышла к доске, дрогнувшей рукой взяла фломастер, замерла спиной к аудитории, и Сашка автоматически отметила, какая у нее стильная короткая стрижка, как идеально, в несколько оттенков, выкрашен затылок, в то время как Сашка в последний раз была в парикмахерской… когда?!

Юля начала выводить на доске тончайшую вязь, начиная от центра и выплетая орнамент по кругу, будто корзину. Орнамент явственно звучал, лопотал, перешептывался сам с собой, отражал себя эхом — «какой, какая, какое, какие…». Стержень черного фломастера проваливался в доску, будто в туман, Юля сбивалась, пыталась начать снова, сбивалась опять…

— Стоп, — сказал Физрук. — На каком вы курсе?

— На четвертом, — пролепетала Юля.

На лбу у нее блестел пот, модная стрижка топорщилась сосульками, будто после проливного дождя.

— Не на первом, нет? Не на втором? Удивительно, — он растянул губы. — Полтора года до диплома, подумать только, никто и не знал…

— Я старалась, — пролепетала Юля.

— Внимание, группа «А»! — Физрук поднялся из-за стола, Юля показалась рядом с ним совсем крохотной. — Повторяю для тех, кто забыл: на защите диплома «Я старалась» никого не спасет. Только от вас зависит, как Речь будет пользоваться вами: как золотой тарелкой или как поганым ведром… Это метафора.