Земледельческая академия находилась в исключительном положении, ее слушатели были намного свободнее студентов других учебных заведений. «Право сходок, — писала В. И. Засулич, — которого добивались петербуржцы, здесь не имело смысла: половина студентов жила на казенных квартирах в одном здании, остальные размещались в слободке, в нескольких шагах друг от друга; к их услугам был великолепный парк при Академии, и сходки, если бы таковые понадобились, могли продолжаться там хоть круглые сутки. У них была общая кухмистерская, обшая библиотека, которыми заведовали выборные от студентов, была и касса, считавшаяся, правда, тайной, но спокойно существовавшая целые годы, насчитывая до 150 человек».[334]

Решение о создании «Народной расправы» в Москве Нечаев принял не случайно, именно Земледельческая академия побуждала его к этому. Учиться туда шел народ попроще, в основном из разночинцев — дети сельских священников, мещан, крестьян побогаче, мастеровых. Приехав из провинции, из мелких городков и деревень, по окончании академии они намеревались возвратиться обратно. Связав себя с земледелием и лесоводством, они таким образом «сливались» с крестьянством. Нечаеву было известно, что некоторые слушатели академии участвовали в ишутинской «Организации», и он полагал кого-нибудь из них там встретить. Несколько человек, знавших ишутинцев, ему отыскать удалось, но никакой революционной организации в Москве не обнаружилось, и Сергею пришлось начинать на пустом месте.

«В Петровской Академии, — вспоминал В. И. Лунин, — Нечаев нашел крайне благоприятную почву для своей пропаганды и завлек в свою организацию прежде всего тех слушателей Академии, которые до него считались наиболее консервативными, наиболее преданными сухим занятиям по систематике ботаники, составлению гербариев, по геодезическим работам на полях Академии и т. п. и уклонявшихся от всякого участия в общих студенческих делах и тем более в той борьбе, которую тогда вело студенчество Академии с директором последней — Железновым из-за вводившихся им всякого рода полицейских мер в надзоре над слушателями. Единственным объяснением такого успеха Нечаева является, несомненно, тот душевный перелом, который происходил тогда у многих слушателей Академии — и прежде всего, по-видимому, у упомянутых наиболее консервативных из них, — перелом, заключавшийся в начинавшем проявляться у них сознании, что составлением гербариев, геодезическими работами в поле и производством анализов в химической лаборатории не избавить Россию от мучительного гнета реакции. Конечно, одного такого душевного кризиса еще было недостаточно, чтобы так быстро и так преданно стать правою рукою Нечаева, как стали некоторые из слушателей Академии, и чтобы вообще легко присоединиться к его организации, если бы у присоединившихся было больше политических знаний и опытности, большего знакомства с Россией и если бы не принятый Нечаевым метод лжи, выдававшийся им за несомненную правду, в показании числа членов организованного им политического общества, обширности разветвлений его по России, состоянии политического настроения крестьян и т. д.».[335]

Нечаев придумал замечательную систему вербовки, действовавшую на неокрепшие молодые души почти без единой осечки: «Дело, к коему мы намерены вас привлечь, предпринято исключительно на пользу народа. Неужели вы откажетесь помочь нашему несчастному крестьянству только потому, что не желаете подвергнуть себя ничтожному риску? Как мы будем действовать, какова численность наших рядов, каждому объяснять нельзя — это опасно. Не всем быть генералами, не все должны знать подробности. Разве у вас есть повод сомневаться в намерениях Герцена, Бакунина, Огарева, наших руководителей? Вождям надобно доверять. Вся Россия в наших руках. Когда час пробьет, только члены сообщества избегнут наказания. Кто с нами, тот навечно будет запечатлен в памяти благодарных потомков». Подобные демагогические монологи действовали на агитируемых неотразимо, обман и доверчивость сделали свое дело. Молодые люди не сомневались, что вливаются в могучую организацию, руководимую выдающимися личностями. И если их зовут, то следует не раздумывая бежать на этот зов.

Задачу вербовки в революционеры облегчало то обстоятельство, что велась она в среде разночинцев, людей, живших скудно, знавших тяжелый труд и нужду. Во второй половине XIX века разночинцы в России составляли своеобразный тип диссидента. Первые знакомые Нечаева из слушателей академии, кроме Лунина (он вскоре перевелся в Петербург и там организовал кружок, который некоторое время тяготел к «Народной расправе»), дали согласие на вступление в образуемую Нечаевым революционную организацию. Он сообщил им, что в России и за границей студенты давно объединились в несколько тайных противоправительственных сообществ, поддерживающих между собой постоянную связь через Комитет, пересказал содержание «Катехизиса», несколько смягчив некоторые его положения, дал читать привезенные из Швейцарии прокламации, выделяя при этом «Постановку революционного вопроса». Он рассказал Кузнецову, Долгову. Рипману и Иванову о существовании Комитета, состав которого никому не известен. Революция вот-вот грянет, надобно спешить, иначе можно остаться в стороне, ни при чем, отыщутся другие…

После знакомства с основными документами первый кружок начал работать. Главная его деятельность состояла в вербовке из слушателей академии новых людей для кружков второй степени. А. К. Кузнецов составил кружок из И. Ф. Климина, братьев В. В. и И. В. Рязанцевых, Г. Я. Гавришева и младшего брата Кузнецова — Семена. И. И. Иванов завербовал Э. В. Лау, В. К. Ланге, П. А. Енкуватова, В. К. Попова и А. А. Костырина. В кружок Н. С. Долгова вошли П. И. Коробьин, Н. И. Аврамов и жившая в слободе рядом с академией Е. И. Беляева. Слушатели Земледельческой академии, завербованные Нечаевым, желали участвовать в скромном труде близ народа, вместе с народом, во имя народа. Основатель «Народной расправы» постарался убедить их в неосуществимости этих идиллических мечтаний. Заманчивость предложений Нечаева заключалась в том, что не требовалось долго и нудно просвещать народ, дожидаясь, когда он созреет, мгновение — революция, и все становится на свои места, торжество справедливости, «излечение всех народных бедствий», быстро и понятно. Хотя на самом деле ничего не понятно, но зато созвучно с молодым темпераментом. Сергей Геннадиевич Нечаев не был ни социалистом, ни марксистом, ни фурьеристом, он перемолол в себе многие учения, известные ему поверхностно и понаслышке, в нем нет эпигонства и эклектизма, он превратил себя в нечто самобытное и цельное. Вождь «Народной расправы» сделался семенем, зародышем, черенком гигантского дерева, дававшего ядовитые плоды, отравившие окружающих противоестественной моралью. А взрасти оно могло лишь на почве абсолютизма, противоестественно запрещавшего многое, без чего не могло нормально развиваться российское общество, где карающая система невыносимо тягостно обрушивалась на любую самую безобидную критику режима или его представителя, где многим молодым людям не без основания казалось, что ни их настоящее, ни будущее не сулят им ничего хорошего.

После образования кружков второй степени первый кружок назвали Центральным. В Центральном кружке составлялись списки слушателей академии с характеристиками каждого попавшего в них предполагаемого кандидата («молчаливый, братство, народные свойства, корысть, лень»[336]), на заседаниях кружков второй степени переписывались составленные Нечаевым прокламации и через книжный магазин Черкесова рассылались в разные города империи. Разумеется, вскоре деятельность Успенского и его помощников была обнаружена полицией, но никого трогать не стали — оставили дозревать…