Он замахал, как гонят надоевших голубей: кыш, кыш. И скрылся через внутренние двери, ведшие в церковный двор.

Я ошалело брёл к метро; дорога была как в тумане. Вдруг я услышал визг внезапных тормозов и ощутил удар в бедро, как будто кто-то саданул меня ногой в шипованной футбольной бутсе. Я упал на тротуар и больно стукнулся головой о бордюр. В ушах зазвенело.

— Ты куда попёрся, блин, на тот свет захотел? Давно под мотоциклом не лежал? — кричал кто-то незнакомый.

К счастью, быстро приехала «скорая», мне вкололи сыворотку против столбняка, выстригли круглую плешь, пролили йодом и смешно замотали бинтом. После чего отпустили домой — «ничего, до свадьбы заживёт, сотрясения вроде нет, а если будет тошнить, звоните ноль три». На рассвете я проснулся; боль поднималась от шеи, тисками сжимала затылок и толчками стреляла в глаза. Такое было ощущение, что в голову вгоняют толстые сапожные иголки. Я выпил две таблетки анальгина — не помогло. Попытался добить цитрамоном — напрасно. Попробовал уснуть — не получилось. Я перетянул голову шарфом (мохеровым, страшно кусючим), сел на кухне и молча смотрел в темноту.

Наутро побежал к врачам. Они меня гоняли из кабинета в кабинет, разглядывали снимки, прописали мне ноотропил и старческий циннаризин; кто-то подобрал прихотливую смесь анальгетиков, кто-то строго анальгетики отверг. Боль между тем ещё сильнее сдавливала голову. Мама слёзно умоляла показаться тётеньке из их машинописного бюро: тётенька видит больного насквозь и лечит простым наложением рук. Я сдался, сходил на приём, чтобы мама поскорее отвязалась.

Тётенька взглянула на меня космическими чёрными глазами, поставила по стойке смирно, коснулась кончиками пальцев шеи, скользнула по вискам и несколько раз энергично встряхнула руками. По коже пробежала смутная волна — и боль ко мне уже не возвращалась.

Отворил мне Борька. Он был в нездешних длинных шортах и приталенной курточке. Борька просиял улыбкой и радостно прокукарекал:

— Муська, это к тебе!

Закрутился волчком и исчез.

— Заходи! — прокричала Муся из своей комнаты, но сама встречать меня не вышла.

Она полулежала на диване, на ней было светлое платье в размытых зелёных разводах. Такие платья мама называла крепдешиновым, что за ткань такая — крепдешин и чем он отличается от шёлка, я не знал, но слово было ароматное, душистое. Взгляду открывались спелые колени, а дальнейшее манило, но не обнажалось.

— Что стоишь? Стесняешься? — спросила Муся строгим тоном. — Тогда входи.

Я охотно подчинился.

— Только дверь закрой, не хочу, чтобы Борька случайно что-нибудь услышал.

— На ключ запереть?

— Зачем? Если двери прикрыты — без стука никто не войдёт. Не знаю, как у вас принято, а в нашем доме — так. Просто прищёлкни. Садись.

Я передвинул угловое кожаное кресло, чтобы ноги оказались полускрыты, а Мусе приходилось выворачивать шею. В ответ она спустила ноги, подгребла диванные подушки, изогнулась, положила голову на руки: мол, не хочешь упираться взглядом в ноги — наслаждайся соблазнительным изгибом.

— Так где же мы вчера таинственно пропадали? И что там Федя натворил?

Я стал рассказывать — в подробностях, не опуская мелкие детали и не забегая вперёд. Начал с Никиты, Максуда, кассеты, а кончил позорной помывкой полов. Муся слушала спокойно, без сочувствия и осуждения, аз же точию свидетель есть, да свидетельствую вся, елика речеши ми.

Когда я закончил, сказала:

— Странно. Мне он этого не говорил. И я не понимаю почему. А главное, зачем ему скрывать?

— А что, вы ничего друг от друга не скрываете?

Муся махнула рукой:

— Перестань.

В дверь постучали, быстро, дробно, трррр-тттт-тррр-тттт; даже звуки здесь были другие, твёрдые, гулкие.

— Что? — недовольно спросила она.

— Я пошёл! — доложился Борька.

— Обедаем в два!

— Понял!

— Мама дома?

— У зубного! Ну, я пошёл.

— Ну, иди.

Муся царственно приподнялась, нажала кнопочку кассетного магнитофона, и зазвучал расслабленный Дассен, «ша-а-анзализе, о, ша-а-анзализе», как будто в воздухе побрызгали одеколоном. Легла, похлопала ладонью по дивану, как хлопают домашним пёсикам: ц-ц-ц, фью-фью-фью, иди сюда.

Я обмяк и подсел.

Она положила голову мне на колени и, как бы покорно глядя снизу вверх, спросила:

— Сам ты как думаешь, что это было?

— Понятия не имею. Дикость какая-то.

— А теперь скажи мне, котинька, про главное. Ты что, действительно считаешь, это он?

— Кто он?

— Он, Федя? Ну, что это он подстроил? И зачем ему это? И откуда он знает про тебя? Я ему про нас не говорила.

— Ну, мил человек. Спросишь тоже. Откуда он знает? Оттуда. Он же из этих, которые…

— Котя, не сходи с ума. Они что, за всеми, что ли, наблюдают? Сидят и копят информацию? Это котя, это Муся, а у них лубофф. Фотография объекта вожделения имеется. Перлюстрируем их переписку. Подошьём. Так ты себе это представляешь?

— Почти.

— Да ну тебя, честное слово. А если серьёзно?

— А если серьёзно, то нет, он ничего не подстраивал. Он не знал, что я пойду к Никите. И вообще, он несчастный стажёр, кто бы ему такое позволил.

— Да, похоже, случайность. Но какая-то закономерная случайность, не находишь?

— Мусенька, что значит «закономерная»?

— Не знаю, не умею объяснить. Посмотришь — всё рассыпается. Присмотришься — всё как будто связано… Котя, знаешь что… у меня к тебе просьба, важная-важная, обещай ответить «да».

— Скажи, что хочешь, я решу.

— Всё равно обещай. — Муся расстегнула верхнюю пуговицу моей рубашки, влажно коснулась кожи губами. — Солёненький какой, хоть пивом запивай. Ладно, упрямый, сдаюсь. Давай мы всё расскажем папе, он в этих делах понимает. Ну пожалуйста. Пожалуйста-пожалуйста. — И расстегнула следующую пуговицу.

Снизу поднялась волна — как пена, выбивающая пробку из бутылки; больше я не мог сопротивляться: грудь была непростительно близко, губы покорно открылись. И в эту самую минуту (случайность, но какая-то закономерная) хлопнула входная дверь, и Нина Петровна окликнула:

— Мусенька, Борька! Вы дома?

Муся вяло ответила:

— Да!

И посмотрела снизу вверх, покорно. Ты же не трус? Ты решишься при маме? Продолжим? Нет, Муся, я трус, не продолжим; будем сидеть истуканом.

Муся отстранилась.

— Дело твоё. Но тогда я хотя бы спрошу. Спросить-то разрешается, гражданин Синяя Борода?