Я согласился бы здесь жить только по приговору суда, возникает ощущение, что тебя заживо привезли на кладбище. Разные мне в рейдах встречались руины, и ни на одних из них я не ощущал позитива. Но едва ли что-либо на Платформе-5 могло быть печальнее зрелища этого громадного корабельного кладбища. Все неправильно. Погибшие суда должно хоронить море, озеро, река, а людей – земля. А это жутковатое захоронение оставляло своих мертвецов на виду, без покрова, в яркой подсветке южного солнца.

Если и есть здесь убежища, то какие-то они мертвые. Вокруг не наблюдается признаков жизни. Ни рыбачьих джонок, снующих вдоль берега, ни дымов очагов по берегу. Примерно с километр в ряд тянулись одни лишь полусгнившие и позеленевшие обломки. Они появлялись один за другим, с обнаженными ребрами шпангоутов и сбитыми набок мачтами, словно мертвецы, жутковато наблюдающие за проходом моего катера и медленно, очень неохотно отступающие за корму.

Ох ты, твою душу, этого только не хватало! К высокому обломку одной из мачт был привязан канатом самый настоящий скелет. Часть одежды еще сохранились. За один рукав, медленно раскачивающийся на слабом ветру, зацепилась кисть, но остальные кости уже давно выпали из плечевых суставов и валялись где-то внизу. Мумифицированная в пергамент кожа, иссушенная горячим светилом, сверкала на белом черепе казненного зловещей улыбкой… Виселицы не редкость для Платформы-5. Даже в Шанхае можно увидеть такие мрачные инсталляции – одному мука, другим наука, пример последствий неправильного поведения человека в обществе. В назидание другим. Однако там их через недельку снимают. Повисел, и достаточно, освободи место новенькому. Этот же висел долго.

* * *

После одного из совещаний в Форт-Россе, когда все серьезные вопросы в очередной раз были перетерты и на столе начала появляться посуда и нехитрая снедь позднего ужина, слово неожиданно взял Ули Маурер, шкипер «Клевера», заявивший:

– Ох, и в нехорошее дело вы ввязываетесь, парни. Бухта Смерти – люди зря так не назовут! Впрочем, как их только не называй, а места это всегда плохие, гиблые они, кладбища кораблей, вот что я вам скажу… Особенно если там стоят суда военные, участвовавшие в морских сражениях. Ночами там можно услышать голоса покойников, а это очень скверный знак. Говорят, что души погибших все не успокоятся. Не всегда их слышно, не всегда… Я не раз бывал в таких стальных гробах – и вот заметил, что чем меньше был экипаж, тем голоса покойников громче. И нет понимания, от чего это зависит, иногда знаешь, что тут погибали, на вот этом боевом посту, а тихо.

Его неожиданно поддержал Себастьян, пятнашечный француз родом из Марселя:

– Ночью там находиться нельзя, учтите это. Как-то раз я рядом с полуразрушенным бригом голландской постройки видел настоящие привидения. Из зеленой поверхности закрытой бухты вдруг появились какие-то столбы бледного тумана, напоминавшие высоких людей в саванах. Возникли и пошли в мою сторону! Медленно скользили, словно танцевали, колыхались и таяли…

Мы смотрели на ветеранов со смешанным чувством любопытства и жути.

– Там же вода почти стоячая, в затонах, зарастает все, – осторожно предположил Федя Потапов. – Просто из тех мест, где в сплошном ковре водорослей появляется что-то вроде полыньи, вырываются испарения.

– Еще про болотный газ расскажи, яйцеголовый! – усмехнулся Маурер. – Молод ты, смел. Кошмаров мало видел.

– Да уж, прав шкипер, ночью там надо быть осторожным вдвойне, да и вообще темноту лучше пережидать в надежном убежище, – охотно добавил Себастьян. – Если сами о себе позаботитесь, так и Нептун о вас позаботится.

Дальше начались долгие разговоры о привидениях старых голландских мореплавателей, о кораблях-призраках и современных бандитах, маньяках и бездомных, любящих устраивать в останках кораблей схроны. В общем, боевые старики принялись талантливо рисовать нам жуткую мистическую картину скопища Вселенского Зла, которую я с дрожью вспомнил во время ночевки на «Бильбао». Как бы не накаркали.

По-настоящему большие корабли пока не попадались. На эту минуту самым крупным из всех замеченных судов оказался морской пароход «Мавритания», судно типа «Либерти».

Еще один знакомец!

– Смотри-ка, «Ярославец»! – вырвалось невольно при виде знакомых форм. А что? Если где-то здесь, как предполагается, стоят военные суда из черноморской эскадры, то почему бы Смотрящим не подкинуть и другие образцы русского водного транспорта, пусть и более поздних времен? Но пока что я не увидел на бортах ни одной надписи, выполненной русскими буквами. Ошибся, просто обводы похожие… Габариты небольшие, носовая часть лежит на берегу, корма в воде, корпус вроде бы цел, на плаву. Еще одно промежуточное наблюдение: железа и дерева тут много, а вот судов, способных держаться на плаву, очень мало. И с каждым годом таковых экспонатов на кладбищенских стоянках будет оставаться все меньше и меньше, коррозия здесь страшная. Есть, есть смысл вернуться за находкой с цыганским настроением и подходящим воровским инструментом!

Дальним берегом кралась лодка под мотором, марки которого я не смог определить даже в бинокль. Речник сидел на румпеле и не обратил на меня никакого внимания, Startrek его не удивил. Что же, тем лучше для меня.

В свете высокого солнца река со странным названием Ишкель неспешно катила под ветром свои гладкие зеленые волны. Урчал на среднем режиме белый «эвинруд», за кормой катера, словно белый павлиний хвост, тянулись легкие пенистые струи, сверкающие пузырями. Быстрей пока и не нужно, а на полных оборотах гарцевать вообще не стоит, чтобы не показывать зевакам скоростные возможности катера.

Наконец, после очередного поворота русла, впереди показался густой, стелющийся по течению черный шлейф. Ветерок падал чуть сверху, под углом, прижимая густой дым пароходной трубы к воде.

– Приятель, ты попал. – С этими зловещими словами я прибавил газу.

«Эвинруд» тут же отблагодарил хозяина, наконец-то приступившего к настоящему делу, резким толчком в корму. Катер, быстро набирая скорость, помчался вперед.

Шов на кокпите, совпадавший с линией форштевня, взял судно на прицел. Ага, вот он, телепается, торчит черной папиросой труба из реки, а вот уже и весь пароход видно. За кормой тянулась пенящаяся полоса – след от винта. Древний корпус был окрашен пятнами в черно-рыжий цвет с белой полосой, на трубе полос не было. Часть лееров была снесена, брашпиль кривой, привальный брус разбит. Зато я теперь знаю, как называется эта посудина: «Ахиллес»!

А теперь на разворот, обойду жертву по кругу. В бинокль мне был хорошо виден стоящий на мостике шкипер в коричневой курточке и в серой панаме. Он показывал в мою сторону рукой и что-то объяснял молодому человеку, помощнику или матросу.

Катер пристроился с кормы. Сброс оборотов, медленный, вежливый подход к правому борту, пугать не нужно. У кормы к воде свисала с борта деревянная лодочка, казалось, что она вот-вот соскользнет в воду. Борт страшный: рябые ржавые листы местами были закрашены суриком, отсюда и пятна. Глубокие вмятины обрисовывали шпангоуты, как ребра у голодной клячи. Котлы явно текли, и пар шел из них, как из самовара.