На площади Большого театра прогуливаются целые стаи серых голубей; они нисколько не боятся экипажей, которые проезжают почти рядом с ними, не пугая их. Знаете, русские не едят этих птиц, потому что Дух Святой являлся в виде голубя.

Я не пойду никуда сегодня. В Москве нельзя оставаться меньше недели. На обратном пути, когда у меня будут деньги, я осмотрю все исторические достопримечательности. Я видела только Кремль, и то мельком: в ту минуту, когда мне его показывали, все мое внимание было приковано к дрожкам, выкрашенным под малахит.

Между именами лиц, остановившихся в гостинице, я прочла имя княгини Суворовой и немедленно послала узнать Шоколада, может ли она принять меня; оказалось, что княгини нет дома до семи часов.

На обеденной карте напечатано отчаянное воззвание к русскому народу и духовенству от Славянского комитета в Москве; мне вручили это раздирающее душу воззвание сегодня утром, как только я приехала. Я сохраню его.

Господи! Как могла я поцеловать его! Я, первая! Безумное, презренное существо! Это заставляет меня плакать и дрожать от ярости. Turpis, execrabilis.

Он подумал, что для меня это обычное дело, что это случилось не в первый раз! Ватикан и Кремль! Я задыхаюсь от ярости и стыда.

Чашка бульона, горячий калач и свежая икра – таково ни с чем не сравнимое начало моего обеда. Чтобы иметь понятие о калаче, нужно поехать в Москву: московские калачи почти так же знамениты, как Кремль. Кроме того, мне подали телячью котлету громадных размеров, целого цыпленка, а блюдечко, наполненное икрой, представляло полпорции.

Дядя засмеялся и сказал человеку, что в Италии этого хватило бы на четверых. Человек, высокий и худой, как Джаннето Дория, и неподвижный, как англичанин, отвечал с невозмутимым спокойствием, что это потому, что итальянцы худы и малы ростом, а русские, прибавил он, очень любят плотно поесть и потому здоровы. Затем неподвижное существо улыбнулось и вышло из комнаты, как деревянная кукла.

Достоинство здешней пищи не только в количестве, но и в качестве. Хорошая пища вызывает хорошее настроение духа, а в хорошем настроении более наслаждаешься счастьем, более философски переносишь несчастье и чувствуешь расположение к ближним. Обжорство в женщине – уродство, но любить и уметь хорошо поесть так же важно, как иметь ум и хорошие платья, не говоря уже о том, что изысканная и простая пища поддерживает свежесть кожи и округлость форм. Доказательство – мое тело. Мари С-а права, говоря, что при таком теле нужно было бы гораздо более красивое лицо, а я далеко не безобразна. Воображая себе, какова я буду в двадцать лет, я только прищелкиваю языком!.. В тринадцать лет я была слишком толста, и мне давали шестнадцать. Теперь я тоненькая, хотя с вполне развившимися формами, замечательно стройная, пожалуй, даже слишком; я сравниваю себя со всеми статуями и не нахожу такой стройности и таких широких бедер, как у меня. Это недостаток? Плечи должны быть чуть-чуть круглее.

Русские и обе их столицы совершенно новы для меня. До отъезда за границу я знала только Малороссию и Крым. Изредка заходившие к нам странствующие торговцы из русских казались нам почти чужими, и все смеялись над их одеждой и языком.

Что бы я там ни говорила, но губы мои почернели со времени постыдного поцелуя.

Вы, мудрые люди и циничные женщины, я прощаю вам улыбку презрения над моей напускной скромностью!.. Но я уже, кажется, нисхожу до того, что допускаю мысль о недоверии к себе? Быть может, уж не прикажете ли мне побожиться?.. О нет, достаточно того, что я не скрываю мои мысли, когда ничто меня к тому не обязывает; но я и не считаю это достоинством; мой дневник – это моя жизнь, и среди всех удовольствий я думаю: «Как много мне придется рассказывать сегодня вечером»! Как будто это моя обязанность!

14 августа

Вчера в час мы уехали из Москвы; она была полна движения и убрана флагами по случаю приезда греческого и датского королей.

Всю дорогу дядя выводил меня из терпения.

Вообразите себе чтение о Клеопатре и Марке Антонии, ежеминутно прерываемое фразами, вроде следующих: не хочешь ли поесть? Не холодно ли тебе? Вот жареный цыпленок и огурцы. Не хочешь ли грушу? Не закрыть ли окно? Что ты будешь есть, когда мы приедем? Я телеграфировал, чтобы тебе приготовили ванну, наша царица; я выписал мраморную ванну, и весь дом приготовлен к твоему приезду.

Он несомненно добр, но бесспорно надоедлив.

За Амалией ухаживают, как за дамой, вполне приличные люди, а Шоколад изумляет меня своей независимостью и своей неблагодарной и лукавой кошачьей природой.

На станции Грусское нас встретили две коляски, шесть слуг-крестьян и мой милейший братец. Он большого роста, полон, но красив, как римская статуя; ноги у него сравнительно невелики. До Шпатовки мы едем полтора часа, и за это время я успеваю заметить массу всяческих несогласий и шпилек между моим отцом и Бабаниными; но я не опускаю головы и не выказываю моих ощущений брату, который, впрочем, очень рад меня видеть. Я не хочу принадлежать ни к той, ни к другой партии. Отец мне нужен.

– Грицко (малороссийское уменьшительное Григорий) две недели ждал тебя, – сказал мне Поль, – мы думали, что ты уже не приедешь.

– Он уже уехал?

– Нет, он остался в Полтаве и очень желает тебя видеть. «Ты понимаешь, – сказал он мне, – я знал ее совсем маленькой».

– Так он считает себя за мужчину, а меня за девочку?

– Да.

– И я также. Что он из себя представляет?

– Он всегда говорит по-французски, ездит в свет в Петербурге. Говорят, что он скуп, но он только благоразумен и comme il faut. Мы с ним хотели встретить тебя с оркестром в Полтаве; но папа сказал, что так можно встречать только королеву.

Я замечаю, что отец боится показаться хвастливым и тщеславным. Я скоро его успокою; я и сама обожаю все эти пустяки, которым он придает такое значение.

Проехав восемнадцать верст между обработанными полями, мы въехали в деревню, состоящую из низких и бедных хижин. Крестьяне, завидев издали коляску, снимают шапки. Эти добрые, терпеливые и почтительные лица умиляют меня; я улыбаюсь им, и они, удивленные этим, отвечают улыбками на мои приветливые поклоны.

Дом небольшой, одноэтажный, с большим, довольно запущенным садом. Деревенские бабы замечательно хорошо сложены, красивы и интересны в своих костюмах, которые обрисовывают формы тела и оставляют ноги незакрытыми до колен.

Тетя Мари встречает нас на крыльце. Я беру ванну, и мы садимся обедать. Происходит несколько стычек с Полем. Он старается меня уколоть, быть может, сам этого не замечая, но невольно подчиняясь толчку, данному отцом. Но я искусно обрываю его, и он является униженным, когда хотел унизить меня. Я читаю в его душе. Недоверие к моим успехам, шпильки по отношению к нашему положению в свете. Меня называют царицей; отец хочет развенчать меня, но я заставлю покориться его самого. Я знаю его: он – это я во многих отношениях.