Оказывается, дощатый забор окружал нечто вроде арены с сиденьями для зрителей. Сам борцовский круг, засыпанный толстым слоем опилок, имел в диаметре около тридцати пяти футов (чуть более десяти метров). Возле него стоял судейский стол, а позади стола находился маленький домик – раздевалка для участников.

СССР. Грузия. 1947. Состязания по грузинской борьбе

Нас встретили как очень дорогих гостей: освободили место на скамейке и проход, чтобы Капа мог фотографировать участников состязания.

Музыканты уселись в первом ряду, затем были вызваны участники. Они были одеты в странные костюмы: короткая холщовая куртка без рукавов, холщовые ремни, короткие трусы. Обуви на них не было.

Бойцы попарно подходили к судейскому столу, отмечалась, а потом становились друг против друга по разные стороны круга. В этот момент музыканты начинали играть свою дикую мелодию, сопровождаемую громким барабанным боем. Соперники подходили друг к другу – и завязывалась схватка.

Это была любопытная борьба. Мне показалось, что более всего она походила на джиу-джитсу. Участникам не разрешается прикасаться к телу соперника, хвататься можно только за куртку и ремень. После фиксации захвата в дело идут подножки, перенос центра тяжести с целью вывести соперника из положения равновесия, броски и туше. На протяжении всей схватки звучит та самая дикая музыка. Она прекращается только тогда, когда одному из борцов объявляется поражение. Поединки были недолгими: для того чтобы один из борцов оказался на земле, хватало одной минуты. В тот момент, когда поединок заканчивался, к столу судей подходила и отмечалась другая пара. Этот вид спорта требует невероятных скорости, силы и техники. Некоторые атаки были настолько яростными и быстрыми, что соперник пролетал по дуге и приземлялся на спину.

СССР. Грузия. 1947. Болельщики на состязании по грузинской борьбе

Соревнования продолжались, и по мере того, как участников становилось все меньше и меньше, публика возбуждалась все сильнее. Но нам пора было уходить. Нужно было успеть на вечерний поезд к Черному морю, а перед этим мы были приглашены на открытие Тбилисской оперы. Правда, до начала этого мероприятия нам предстояло еще преодолеть семьдесят километров, а нашему верному коню седло стерло спину. Проще говоря, в джипе что-то не заладилось с подачей горючего, и весь обратный путь мы плелись, хромая и ковыляя, и то и дело останавливались, чтобы продуть бензопровод.

К тому времени, как мы добрались до Тбилиси, мы очень устали – устали так, что отказались идти на открытие оперы. Моему поврежденному колену сильно досталось во время гонки в безумном джипе, так что я вообще еле ходил. Хотелось полежать часок в горячей воде, чтобы снять боль в разбитом суставе.

На железнодорожной станции, куда мы в конце концов приехали, было жарко и людно. Мы долго шли вдоль переполненного состава, пока наконец не добрались до своего вагона. Это был доброй памяти wagon-lit, спальный вагон первого класса 1912 года выпуска. Его зеленый бархат был таким же зеленым, каким он сохранился в нашей памяти. Мы сразу же вспомнили и отполированное замаслившееся темное дерево, и блестящий металл, и затхлый запах. Интересно, где носило вагон все эти годы? Бельгийцы, выпускавшие эти вагоны много лет назад, делали их на века. Сорок лет назад это был лучший железнодорожный вагон в мире, но он и сейчас удобен, и до сих пор в хорошем состоянии. Его темное дерево с каждым годом становится все темнее, а зеленый бархат – зеленее. Вот оно, наследие эпохи великолепия и величия!

В поезде было очень жарко, и мы открыли в нашем купе окно. Сразу же появился проводник, хмуро посмотрел на нас и окно закрыл. Как только он ушел, мы снова открыли окно, но он явно почувствовал, что мы готовим мятеж, тут же вернулся, закрыл окно и, размахивая пальцем перед нашими лицами, прочитал по-русски целую нотацию. Он так рассердился на нас из-за этого окна, что мы больше не осмелились его открыть, хотя и задыхались от жары. Нам перевели его гневную речь. Оказывается, ночью мы будем проходить через множество туннелей, а если окно открыто, то паровозный дым попадает в вагон и пачкает зеленую обивку. Мы стали умолять проводника позволить нам оставить окно открытым, стали убеждать его, что поможем отчистить обивку, но он еще строже погрозил нам пальцем и прочитал еще одну нотацию. Да, если уж в России установлено правило, то никаких исключений из него нет и быть не может.

Это напомнило нам историю, которую рассказал один американский военный в Москве. Однажды во время войны, когда американский самолет, на котором он должен был лететь, приземлился в Москве, к нему был приставлен часовой, получивший приказ никого в самолет не пускать. По словам американского военного, за попытку пройти в салон его чуть не застрелили – и это несмотря на все его пропуска и удостоверения. В конце концов проблема была решена, причем приказ остался в силе – просто сменили часового! Старший офицер объяснил, что если приказ дан, то легче сменить часового, чем отменить приказ. Часовой № 2 получил приказ пускать людей в самолет, часовой № 1 имел приказ никого в самолет не пускать. Два приказа или отмена приказа только запутывают солдата, гораздо проще сменить его. Да и с точки зрения воинской дисциплины это гораздо лучше: человек, которому дан один приказ, выполнит его четче, чем тот, кому придется выбирать между двумя приказами.

То же и в этом случае: не должно было быть никаких сомнений в том, что проводник нашего поезда ни за что не позволит нам открыть окно. Пусть мы задохнемся, это дела не меняет. Мы не знали, какое наказание полагалось за открытое окно в купе во время поездки, но судя по строгости, с которой проводник к этому относился, мы решили, что проступок тянет по меньшей мере лет на десять лишения свободы.

Наш поезд наконец тронулся, и мы стали устраиваться на ночь в нашем маленьком, пропахшем потом «ящичке». Однако почти сразу после начала движения поезд остановился – и так он останавливался через каждые две мили всю ночь. Обливаясь пóтом, мы в конце концов уснули и стали смотреть сны о том, как нас завалило в угольной шахте.

Проснувшись рано утром, мы обнаружили, что находимся в совершенно другой местности, вокруг абсолютно другие пейзажи. Мы попали в тропики, где лес подступает прямо к рельсам, где растут бананы, где воздух напоен влагой. В районе Тбилиси и земля, и воздух были совершенно сухими.

Маленькие домики вблизи железной дороги утопали в цветах и очень густой листве. На склонах цвели гибискусы, повсюду были цитрусовые деревья. Это богатейший и очень красивый край. На маленьких полях, тянувшихся вдоль дороги, росла кукуруза – почти такая же высокая, как в Канзасе, а в некоторых местах – вдвое выше человеческого роста. Мы видели также бахчи, на которых росли дыни. Было раннее утро, но люди выходили к дверям своих просторных и открытых домов, чтобы посмотреть на проходящий поезд. Женщины были одеты в яркие одежды, как всегда одеваются люди, живущие в тропиках. На них были красные, синие и желтые платки и юбки из живописной узорчатой ткани. Мы проезжали через бамбуковые рощи, через заросли гигантских папоротников и через поля высокого табака. Дома здесь были на сваях, с крутыми лестницами, ведущими на второй этаж. А около домов в свете утреннего солнца играли дети и собаки.