Итак, мы опасались, что встреча с писателями будет для нас весьма утомительной, но все же пошли. Нас ожидали двадцать мужчин и три женщины. Мы зашли в большую комнату, сели в кресла, поставленные в круг, и начали рассматривать друг друга. Сначала прозвучала приветственная речь в нашу честь, а потом без всякого перехода ведущий сказал: «А теперь господин такой-то сделает краткий обзор грузинской литературы».

Человек, сидевший справа от меня, достал кипу страниц, и я увидел, что все они заполнены текстом, напечатанным через один интервал. Он начал читать. Я настроился на перевод, однако после того, как он прочитал один абзац, вдруг понял, что говорит он по-английски. Я пришел в полный восторг, потому что понимал примерно одно слово из десяти. У оратора было столь любопытное произношение, что, хотя все слова были английскими, в его устах их звучание и отдаленно не напоминало английский язык. Так он прочитал двадцать машинописных страниц.

Потом я взял рукопись и просмотрел ее – это действительно было краткое и четкое изложение истории литературы в Грузии с древнейших времен до наших дней.

Поскольку большинство людей, сидевших в комнате, вообще не говорили по-английски, они сидели и благосклонно улыбались, ведь им казалось, что их коллега читал доклад на превосходном английском языке. Когда он закончил, ведущий обратился к присутствующим:

– Какие есть вопросы?

Поскольку я очень мало понял из того, что говорилось, то был вынужден признать, что никаких вопросов у меня нет.

В комнате было довольно жарко, а у нас с Капой разболелись животы, поэтому нам стало немного не по себе.

Затем с места поднялась женщина, которая тоже держала в руках кипу бумаг.

– А теперь, – сказала она, – я почитаю вам переводы на английский язык некоторых грузинских стихотворных произведений.

Она хорошо говорила по-английски, но у меня совсем разболелся живот, и потому я запротестовал. Я сказал ей, что предпочитаю читать стихи сам, поскольку так лучше их воспринимаю (что, кстати, правда). Я попросил ее оставить мне стихи, чтобы я смог их прочитать и оценить по достоинству. Наверное, это больно ранило ее чувства – хотя, надеюсь, что не очень больно. Несмотря на то что я говорил правду, я чувствовал себя ужасно. В свою очередь, ее ответ был несколько резковатым. Она сказала, что это у нее единственный экземпляр и что она не хотела бы с ним расставаться.

Как водится, снова посыпались вопросы об американской литературе. И, как обычно, мы почувствовали себя совершенно неподготовленными. Если бы перед отъездом мы знали, что нам будут задавать такие вопросы, то, конечно, немного подучились бы. А так… Нас спрашивали о новых именах, начинающих авторах, и мы промямлили что-то о Джоне Херси и Джоне Хорне Бёрнсе, который написал «Галерею», а также о Билле Молдине, который вроде бы вырисовывается как романист. В этих вещах мы оказались абсолютными профанами, поскольку мало что читали из современной художественной литературы. Тогда один из хозяев спросил нас, кого из грузин знают в Америке. Единственные имена, кого мы могли вспомнить, кроме хореографа Джорджа Баланчина, были три брата, которые получили миллионные состояния, женившись на богатых американках. Но фамилия Мдивани почему-то не вызвала большого энтузиазма у современных грузинских писателей.

Они очень строги и возвышенны, эти грузинские писатели, и нам было очень трудно объяснить им, что, хоть Сталин и назвал писателя инженером человеческих душ, в Америке писатель никогда не считался инженером чего бы то ни было. Там писателя вообще еле терпят, а когда он умирает, его тщательно пытаются забыть лет этак на двадцать пять.

Ни в чем другом так не проявляется разница между американцами и советскими людьми, как в их отношении к писателям и в отношении писателей к своей системе. В Советском Союзе работа писателя заключается в том, чтобы поддерживать, прославлять, объяснять и всячески укреплять советский строй, а в Америке и в Англии хороший писатель – это сторожевой пес общества. Его задача – высмеивать глупость, бороться с несправедливостью, клеймить ошибки. Вот почему в Америке и общество, и правительство не очень-то любят писателей. В двух нынешних системах исповедуются полностью противоположные подходы к литературе. Надо сказать, что во времена великих русских писателей – Толстого, Достоевского, Тургенева, Чехова и раннего Горького – то же самое, что об американских, можно было сказать и о русских писателях. Только время покажет, сможет ли политика в отношении писателей как «инженеров человеческих душ» дать такую же великую литературу, как политика «сторожевых псов общества». Пока что, надо признать, «инженерная школа» великих литературных произведений не породила.

К тому времени как закончилась наша встреча с писателями, в комнате стало уже так жарко, что в промежутках между рукопожатиями приходилось вытирать ладони о брюки, потому что с нас буквально лил пот.

Задали нам и еще один вопрос, о котором захотелось мне поразмыслить позже:

– Любят ли американцы поэзию?

Нам пришлось ответить, что в Америке единственным показателем отношения к тому или иному виду литературы служит то, как расходятся книги, а поэзию не очень раскупают. Поэтому мы вынуждены были ответить, что американцы, похоже, поэзию не любят.

И тогда нас спросили:

– Это потому, что американские поэты далеки от народа?

Но это тоже неверно, поскольку американские поэты примерно так же близки к народу, как американские романисты. Вроде бы Уолт Уитмен или Карл Сэндберг совсем недалеки от народа – просто этот народ не очень читает их стихи. Мы также сказали, что не имеет особого значение, любят американцы поэзию или нет. Наверное, для грузин с их традиционной любовью к поэзии не любить поэзию – это почти преступление.

Как ни стар Тбилиси, это – новая столица Грузии. Полторы тысячи лет тому назад центр власти находился на расстоянии тридцати километров к северу от Тбилиси. Именно туда, в старую столицу, отвез нас после обеда кавалерист на своем джипе. Вверх вела хорошая дорога со щебеночным покрытием, но она была забита маленькими тележками, которые тянули ослики, армейскими грузовиками и солдатами на немецких мотоциклах с колясками. На холмах по обе стороны дороги возвышались крепости и древние церкви, к которым было практически невозможно подъехать. Какое-то общее ощущение древности исходило из этих ущелий, которые охраняли людей от нашествий в течение трех тысяч лет. Дорога шла вдоль реки, на которой стояли две гидроэлектростанции, но когда Капа захотел их сфотографировать, он мгновенно получил отказ. Чуть выше плотины мы видели остатки моста, который построил Помпей, когда в это ущелье пришли римляне. Одна из центральных опор моста до сих пор стоит посреди реки.