Девонские рыбы стали для Несова мимолетной интригой, его тянуло к тетраподам. Кандидатскую диссертацию он защищал по меловым черепахам. До исследований Несова в мезозое всего СССР были известны две черепахи, Несов увеличил их число в разы. В диссертации он рассматривал тринадцать семейств.

Работа настоятельно требовала новых материалов, и в 1977 году Несов отправился на меловые отложения Средней Азии, в Кызылкумы. Он неделями вышагивал вдоль холмов, по промоинам и оврагам, подбирал кости и фрагменты черепашьих панцирей. Одну интересную находку он описал как новый род кызылкумемис (Kizylkumemys shultzi). У черепахи необычная внешность: по центру панциря тянулся костный гребень. Не исключено, что в этом сказался половой диморфизм и гребни росли только у самцов.

Кроме черепах, попадались обломки костей динозавров, зубы акул, окаменелая древесина. Но больше всего – черепах.

Главное открытие ждало Несова вечером последнего дня экспедиции.

У палеонтологов есть шуточное суеверие о «проклятии последнего дня». Именно в этот день, когда нет времени на раскопки, находят самые ценные остатки. Собирать их приходится чуть ли не бегом.

В сумерках, собирая вещи для отъезда, Несов заметил среди песка крошечную кость размером с зернышко риса – голень лягушки мелового периода. Это была первая на территории СССР кость мезозойской лиссамфибии.

Казалось бы, не велика ценность: лягушка и лягушка, но для Несова эта кость стала поворотным событием в жизни.

«Он понял, что не то ищет. Раз сохраняются мелкие, незаметные и очень хрупкие кости амфибий, значит, фауна должна быть гораздо богаче черепах и динозавров, и искать ее надо по-другому: надо просеивать и промывать породу, а не собирать крупняк с поверхности», – рассказывает Данилов.

Ночью Несов не спал и второпях в темноте просеивал песок почвенным ситом. Он набрал мешок концентрата, привез в Ленинград, за зиму перебрал. В концентрате оказались обильные мелкие остатки рыб, амфибий, ящериц и один зуб маммалиаформа. Фауна поразительно напоминала находки из позднего мела США, описанные Ричардом Эстесом[92].

Эстес был одним из немногих чернокожих палеонтологов и занимался всеми немаммальными меловыми позвоночными Северной Америки. Подавляющее большинство его образцов – меньше сантиметра в длину. Их добыли с помощью масштабной промывки породы.

Методику промывки стали массово применять в США в 1950–1960-х годах для поиска зубов маммалиаформ. Коллекции немедленно выросли как на дрожжах, а прежде единичные зубы стали исчисляться сотнями. Методика промывки буквально перевернула палеонтологию, как открытие бактерий изменило биологию: оказалось, континентальные отложения изобилуют мелкими остатками, которые вполне поддаются анализу и интерпретации.

До этого континентальный мезозой ограничивался крупными динозаврами. Промывка позволила открыть их мелких соседей. Стало очевидным, что динозавры составляли лишь часть наземных экосистем, причем не самую разнообразную и даже не самую многочисленную.

Обширную промывку выполнили на меловых отложениях Вайоминга. Зубы маммалиаформ взялся изучать палеонтолог Уильям Клеменс, а Эстесу досталось все остальное: пресноводные акулы, скаты, осетры, амфибии, ящерицы, птерозавры. Монография Эстеса об этих остатках стала настольной книгой Несова. «Она была его библией», – говорит Аверьянов.

В книге, кроме описания костного материала, говорилось, как правильно промывать и просеивать породу.

Летом следующего, 1978 года Несов с двумя студентами и книгой Эстеса в рюкзаке вернулся в Кызылкумы. Метод работы изменился. Несов со студентами вместо сбора больших остатков буквально ползал на карачках и сантиметр за сантиметром осматривал поверхность песка, а в самых богатых местонахождениях просеивал породу ситами.

Удача не изменила ему: из второй поездки Несов привез челюсть мелового маммалиаформа, позже описанного как даулестес (Daulestes kulbeckensis). «Это одно из самых мелких млекопитающих в истории. Как он разглядел эту челюсть, не понимаю. Ирония заключается в том, что место находки – самое бедное на млекопитающих во всей Средней Азии», – говорит Аверьянов.

Вслед за своим кумиром Эстесом Несов решил заняться всеми группами позвоночных. По своим сборам он принялся в промышленных масштабах описывать рыб, птерозавров, ящериц и особенно маммалиаформ, которыми интересовался сильнее всего.

Каждый отпуск, едва закончив занятия в университете, он ехал «просеивать Азию». Скоро добытые им коллекции стали одними из богатейших для всего мелового периода Восточного полушария.

До Ташкента Несов ехал на поезде, дальше в пустыню добирался на попутках, автобусах. Пешком продвигался к Фергане, иногда изгибал маршрут в сторону урочища Джаракудук. За собой по пустыне тащил тележку с рюкзаками, мешками и большими алюминиевыми бидонами из-под молока, куда засыпал концентрат.

В экспедиции ездил за свой счет. В пустыне жил полтора-два месяца, пока не приходило время возвращаться в университет, вышагивал сотни километров, методично обследуя местность. Времени было мало, планов много, экспедиции получались короткими и интенсивными.

За несколько лет он открыл сотни местонахождений. Мимо многих можно пройти и ничего не заметить. Несов замечал все. «Просто фантастический поисковик», – удивляется Аверьянов.

С годами методика шлифовалась. Местонахождение вначале «проползали на коленях», потом просеивали породу.

Походная одежда – белоснежные рубашки, белая шапка с задником или полотенцем, чтобы не сгорела шея, штаны с кожаными наколенниками, чтобы не дырявились от ползанья по песку. Палатки Несов не брал, ночевал в спальном мешке под открытым небом, а во время ураганов забирался в специальную полиэтиленовую трубу, чтобы летящий песок не мешал спать.

Условия были крайне суровыми, но Несов их не облегчал, а напротив, старался усложнить. Он полагал, что ничего не дается даром, достичь хорошего результата можно только большими усилиями. Подчас он искусственно создавал сложности для себя и студентов, чтобы результат доставил больше удовольствия.

Экспедиции подчинялись жесткому распорядку. Подъем в темноте, до восхода солнца. Дежурный разогревал остатки ужина и выдавал всем по две кружки чая. До полудня все ползали по местонахождению, над которым был натянут белый тент. Солнце жарило, мухи садились на липкое от пота лицо, глаза слезились от яркого света и напряжения. В канистрах стояло 20–30 литров воды, их выпивали за день.

«Воды пили много, надо потеть, иначе как охлаждаться?» – вспоминает жена Несова, палеоботаник Лина Головнева.

В солнцепек температура воздуха переваливала за сорок, поверхность песка обжигала, как раскаленная сковородка, ветер напоминал поток горячего воздуха из фена[93]. Работы сворачивали, шли отдыхать.