Подумал: даже жалко, что на фото не я. Определенно не я, никогда у меня не было футболки с такой надписью, и женщину я не знаю; впрочем, даже если бы знал, вряд ли стал бы так пылко с ней обниматься, совершенно не в моем вкусе, грудь, как у мальчишки, и кудри эти овечьи, и рот практически до ушей.

Подумал: надо же, где-то в городе живет мой близнец, а я его никогда не встречал. Впрочем, может и не живет, приехал в отпуск к друзьям, заодно помог им навести порядок, вынес мусор, чтобы отблагодарить за стол и ночлег.

Подумал: чего только не бывает.

Попрощался с клетчатой старушкой и ушел.

* * *

В четверг после работы ужинал с Эмилией; как всегда вполуха слушал, что она говорит, кивал в нужных местах, в других нужных местах отрицательно мотал головой. Эмилия всегда говорила примерно одно и то же, это изрядно облегчало задачу, поэтому рядом с ней было легко, почти как наедине с собой: ешь пиццу, краем уха слушаешь музыку, думаешь о своем. Рассеянно рассматривал фотографии, которыми после недавнего ремонта украсили стены ресторана, невольно сравнивал их со вчерашними в так называемой «арт-галерее». Здесь, слава богу, все честь по чести, нормальный размер, прекрасная печать, черные паспарту, матовое стекло… так, погоди, а что это там? Неужели?.. Да нет, не может быть.

Не стал говорить Эмилии: «Пойду взгляну вон на ту фотографию», – потому что если там и правда веселый двойник со своей кучерявой подружкой, расспросов не избежать: «Ты это тут с кем? А когда? Ты уверен, что до меня?» По большому счету, все равно, поверит она или нет, но вечер будет испорчен.

Соврал: «Погоди, кажется, там мой коллега, надо подойти поздороваться». Подошел, вслух сказал одиноко сидевшему за столом незнакомцу: «Извините, я перепутал», – а пока говорил, успел рассмотреть фотографию над его головой. Снова эта парочка, надо же, что за нелепое совпадение, только вчера их видел, ну правда, только вчера. Сцена, впрочем, совсем другая: двойник и его кудрявая подружка спускаются по лестнице от Барбакана; на голове у женщины горшок с разлапистым кактусом, несет его, придерживая одной рукой, а я хохочу, как дурак, как счастливый мальчишка в нелепой футболке с надписью «Hasta Mañana», парю над лестницей, не касаясь ногами земли, так уж удачно фотограф поймал момент. То есть, конечно, не я, мой везучий близнец парит и хохочет, а я тут стою и смотрю, и это еще вопрос, кто из нас «как дурак».

Вернулся на место, сказал Эмилии: «Обознался». Хотел узнать у официантки, что за фотографии тут развесили, вдруг расскажет про автора, кто он вообще такой, но в последний момент передумал. Сам не знал, почему.

Расплатившись за ужин, курил у выхода, пока Эмилия ходила в уборную поправлять макияж, улыбался, вспоминая фотографии, вчерашнюю и сегодняшнюю: дурацкий двойник с дурацкой елкой, дурацкой кудрявой телкой и таким же дурацким кактусом, им всем под стать. Чего, интересно, они так ржали, что у них такое случилось, что она ему сказала? Или он ей сказал? Или просто представили, как сейчас выглядят со стороны? Счастливые, черти, такие счастливые, зависть берет.

Потом шли к Эмилии обычным маршрутом, через проспект Гедиминаса, где в это время обычно еще продают цветы. Купил три темно-бордовые розы на очень длинных стеблях, как всегда самые дорогие, Эмилии это было важно, а ему все равно.

У подъезда поцеловал Эмилию в щеку, сказал: «Извини, малыш, сегодня я… у меня… мне срочно надо. Спасибо за вечер, я тебе позвоню».

Эмилия выглядела удивленной, но сам удивился гораздо больше. Спрашивал себя: «Эй, ты чего?» Так и не дождался ответа – ни по дороге, ни в незнакомом баре, куда зачем-то свернул, хотя завтра пятница, открытие выставки в дурацкой галерее, в смысле с утра на работу, какая может быть галерея, совсем свихнулся, придурок, и даже посмеяться над собой тебе не с кем, такая беда.

* * *

Бармен был красив, как киноактер, и приветливо невозмутим, тоже как в каком-нибудь старом фильме; порекомендовал кайпиринью, коктейль из бразильской водки кашасы, никогда раньше не пробовал, а оказалось, отличная штука, от нее не столько пьянеешь, сколько исполняешься беспричинной радости, как те двое с фотографий, которые с елкой и кактусом, вот они, оказывается, почему! Сам бы сейчас хохотал в голос, если бы нашлась подходящая компания, а в одиночку смеяться вслух – это все-таки не дело, не настолько я пьян и, положа руку на сердце, не настолько счастлив, сколько коктейлей ни выпей, а до полного счастья чего-то все равно не хватает, возможно, кудрявой тощей подружки с таким удивительным длинным, почти уродливым, бесконечно чувственным ртом – каково, интересно, ее целовать? Я бы попробовал, правда, вот прямо сейчас бы попробовал с радостью, где же ты, женщина-которая-смеется, куда подевалась, эй!

Но она, конечно, не возникла из ниоткуда за соседним столом, не вошла с улицы, извиняясь за опоздание, не влетела в окно, как птица, не выскочила из подсобки с полным подносом орешков и чипсов, что на самом деле совершенно не удивительно, но все равно чертовски обидно. Это она зря.

Спьяну всегда становился внимательней, чем обычно, видимо, мозг включал дополнительную систему контроля, чтобы не влипнуть в неприятности, не забыть положить в карман кошелек, не выронить телефон, не шагнуть под машину, не выйти в закрытую стеклянную дверь. Только поэтому заметил пришпиленную кнопкой, высоко, над стеллажами с бутылками, почти под самым потолком цветную открытку с изображением трамвая, почему-то на фоне Святой Анны[11], хотя трамваев в Вильнюсе отродясь не было; ну то есть как «отродясь», на самом деле с двадцать шестого года прошлого века, когда выставили на продажу вагоны злосчастной «пигутки»[12], с тех пор о трамваях больше не заикались, с двух попыток не получилось[13], третью дают только в сказках, а в жизни – нет, значит нет.