Мужа своего Татьяна Валерьевна при жизни называла Аполлошей, хотя он и был старше супруги на тридцать с лишним лет. Да, брак по расчёту, это всем очевидно, однако благодаря неравному союзу представительница старинного, но разорившегося и погрязшего в долгах рода получила в придачу к мужу неплохое имение, которым графиня стала всецело распоряжаться после кончины Аполлоши, случившейся спустя двенадцать лет бездетного брака.

Татьяна Валерьевна не была святой, возможно, даже Бекетов догадывался, что она наслаждается на стороне. Сам он только первые три года был в состоянии возлежать с женой в постели как муж, а потому, не исключено, в глубине души, обладая добрым нравом, снисходил к поведению молодой супруги. После его кончины в прошлом году в имение к очень даже симпатичной тридцатиоднолетней вдове пару раз наведывались потенциальные женихи из далеко не подлого сословия, и не такие уж и старики, закидывали удочки насчёт возможной женитьбы и, соответственно, объединения капиталов. Однако чем-то Татьяну Валерьевну они не устраивали и каждый раз получали от ворот поворот.

Возможно, для удовлетворения ей хватало конюха-черкеса Баныча. Тот, ещё юношей воюя против солдат Ермолова, раненым попал в плен и вывезен в Россию. Был он не знатного рода, потому выкуп за него просить было бессмысленно. К тому же и норовом горяч, в крепостные с таким характером – в первый же день батогами до смерти изобьют. А вольную давать – убежит на Кавказ и снова начнёт воевать против русских.

Выход нашёлся, когда бедняга отсидел в остроге восемь месяцев. Отощавшего горца по доброте душевной взял к себе управляться с лошадьми Аполлон Мефодьевич. Положение Баныча было двояким, вроде и не крепостной, но попробуй сбеги – могут поймать и в живых не оставить. Хотя барин ему попался такой, что и не стал бы, пожалуй, лупить, а только вздохнул бы и горестно махнул рукой.

Черкес же, словно почуявшая добрую руку собака, не стал её кусать, а честно, хотя и с гордым видом, принялся исполнять свою службу. Когда же овдовевший барин женился на молодой Татьяне, и та – года не прошло – стала уединяться с Банычем на конюшне, черкес начал ощущать от такой службы даже некую разновидность удовольствия. Воспитанный в духе ислама, он в родных горах даже безбашенным юношей чтил нормы шариата, и там не подумал бы вступать в интимную связь вне союза, так как законы ислама разрешают уединяться с женщиной лишь в рамках брака – никаха. Однако здесь, в далёкой и холодной России, Баныч решил, что из всего свода правил настоящего мусульманина достаточно будет пяти намазов в день, да и то, случалось, приходилось их переносить по времени, если у владельцев усадьбы возникали неотложные дела и требовалось куда-то срочно ехать. Потому и возлёг с графиней, тем более она сама всячески его к этому склоняла недвусмысленными намёками, да и собой была недурна, а молодая натура Баныча всё чаще требовала облегчения налитых соком страсти чресл.

Пока Бекетов был жив, они встречались обычно раз в неделю. В дальнем углу конюшни у черкеса была оборудована просторная лежанка, на которой и происходило греховное совокупление. Провожая гостью, Баныч совершал пятый за день, ночной намаз, заодно как бы прося у Аллаха прощения за свои прелюбодеяния.

После кончины супруга Татьяна Валерьевна осмелела и стала встречаться с горцем чуть ли не в открытую, однако ж по-прежнему за пределами барского дома. Держала полюбовника на расстоянии, дабы не возомнил о себе. Тому в своё время пытались даже невесту из местных найти, но Баныч неизменно отвергал все предложения.

В последний год у Бекетовой неоднократно возникала мысль, не понести ли ей от черкеса, однако всякий раз останавливали думы о будущем детей, отцом которых она не смогла бы признать простого холопа. С другой стороны, и впрямь она начала подумывать, не пора ли ей снова под венец. Можно и за немолодого; если она и понесёт вдруг от Баныча, то сможет выдать их за детей от богом данного мужа. Правда, тогда уж и мужа надо выбирать чернявого, похожего на черкеса, чтобы впоследствии, если появятся тёмненькие дети, не возникало подозрений.

Была мысль и уехать в Москву или, паче чаяния, в Петербург, где у неё не было никого из родни, но зато там собирался весь свет. Но то ли прижилась она в своём имении, то ли в глубине души боялась, что этот самый свет её не примет, но, спровадив на тот свет Аполлошу, Татьяна так и жила в завещанной мужем усадьбе.

Как бы там ни было, однажды Бекетова услышала о новом батюшке, потом снова и решила съездить в Клюево, поглядеть, что это за молодой и ретивый настоятель, сумевший увеличить чуть число прихожан храма святителя Николая Чудотворца. Воскресенье случилось дождливым, дороги развезло, поэтому на утреннюю службу выехали затемно. Управлял крытой коляской, как обычно, черкес. С расспросами, что это вдруг барыне захотелось прокатиться на службу в неблизкое село, не лез, так как отличался молчаливостью, да и по-русски за эти годы так и не выучился толком говорить. А может, и притворялся, что не выучился, преследуя какие-то свои цели, так как, живя столько лет среди русских, даже папуас выучил бы больше слов и выражений, нежели этот Баныч.

Пятикупольный храм проявился в серой предрассветной дымке подобно выплывающему из тумана «летучему голландцу», а колокольный перезвон напоминал звон корабельной рынды. Сунув сидевшим на паперти нищим по полушке, барыня, осторожно ступая по дощатому, проложенному в грязи настилу, прошествовала в наполненный запахом ладана храм. Народ – в основном старушки – в притворе и далее толпился тесно, но для Бекетовой, которую многие узнали, почтительно освободили место у амвона.

В ожидании начала службы прихожанки ставили свечи кто за здравие, кто за упокой, истово целовали старые иконы со скорбной строгостью глядящими с них ликами святых. Наконец колокольный перезвон затих, толпа одновременно хлынула к амвону, и графиня тут же оказалась стиснута со всех сторон. Кто-то наступил ей на ногу, она тихо ойкнула, хотела разразиться негодующей речью, а может, и дать оплеуху, но тут перед ней появился ОН. И в то же мгновение окружающий мир перестал для неё существовать. Сначала она испуганно вздрогнула, а затем по телу её пробежала дрожь вожделения, какую она испытывала, кажется, целую вечность назад, когда совсем юной впервые разделила ложе с ещё не столь старым Аполлошей. Она даже подумала, что кто-нибудь может это заметить, и испуганно оглянулась. Но нет – все внимали молодому иерею. А тот с необыкновенным жаром вещал с амвона о полном драматизма пути Иисуса, и вещал не казёнными цитатами из «Библии», а своими словами, простыми и понятными, доходившими до сердца каждого, благоговейно внимавшего оратору слушателя.

Бекетова не была исключением, она также оказалась поглощена не столь знакомой ещё с младенчества историей Иисуса, сколь обволакивающей яростью, с которой рассказывал её этот молодой пастырь, и как он находил вроде простые, но берущие за душу слова. Она не знала, сколько прошло времени, но в какой-то момент священник обессиленно опустил руки и закусил губу, словно досадуя, что бессилен изменить что-либо в судьбе Иисуса, но уже в следующий миг взгляд его просветлел.

– Братья и сёстры! Этот путь был предначертан ему Богом, и он выполнил Его волю, отдав свою земную жизнь за нас с вами, за всех, живших, живущих и тех, кто будет жить на этой земле до скончания времён, искупив своей смертью наши грехи и вознесшись на небеса. Но это не значит, что мы вольны грешить. Наша душа не хочет грешить, ведь она создана Богом, сотворена по образу Божию и не хочет греха. Но после грехопадения все эти дарования, данные нам Богом, разъединились, и наша душа смешалась со страстями. И часто, говоря в уме: «Я не хочу грешить!» – мы видим, что сердце наше увлекается грехом и всё наше существо оказывается в плену. Так, значит, я всё же говорил: «Хочу согрешить»? Хочу, не хочу, а грех совершаю! Сатана хитёр, он только и ищет возможности подтолкнуть нас к греху, а оттого каждый день, каждый час и каждый миг мы должны бороться сами с собой, усмиряя свои плоть и дух.