– Двадцать пять! – прорычал Лупоглаз с налитыми кровью глазами. – Решающая партия, реванш! Двадцать пять!

– Ну хорошо, – вздохнул Копытман, – так и быть, последняя. Надеюсь, Яков Венедиктович на нас не обидится.

В этот раз Степан Васильевич сопротивлялся как мог, однако реванш не удался, и ему пришлось расстаться с ещё несколькими купюрами.

– Всё, господа, время не терпит! – решительным тоном заявил Свидригайлов, подталкивая гостей к выходу. – Его высокоблагородие доказали, и неоднократно, что в бильярд играют неплохо-с, а у вас, Степан Васильевич, даст бог, будет ещё шанс взять реванш. К тому же у вас на заре охота, вам ещё нужно выспаться, вы вроде хотели уехать пораньше.

Попрощавшись с уехавшим на бричке насупленным Лупоглазом, гости двинулись в парк, где крепостные актёры готовились давать бессмертную комедию своего живого современника Николая Василевича Гоголя. Сцена находилась под дощатым навесом и освещалась масляными светильниками, будто в их танцующем свете собирались давать что-то типа «Лисистраты» Аристофана.

Вопреки ожиданиям Копытмана крепостной театр оказался не самого низкого пошиба. Да, порой доморощенные актёры переигрывали, что, в общем-то, было свойственно нынешнему театру, но в целом уровень показали достойный. Видно, Яков Венедиктович всерьёз взялся за пестование талантов. Вот что значит настоящий энтузиаст! Так Пётр Иванович и сказал хозяину усадьбы, на что тот довольно зарделся, это было заметно даже в неверном свете масляных фонарей.

После представления помещики из соседних имений разъехались, а оставшиеся гости были приглашены на чаепитие на просторной веранде. Уселись вокруг стола, на котором уже стоял трёхвёдерный суксунский самовар, и хозяин сам принялся разливать чай по фарфоровым чашкам. К чаю предлагалось несколько видов варенья, маленькие аппетитные булочки и тонкие, блестевшие топлёным маслом блины. Пётр Иванович, увидев, что здесь же стоит сметанница, зачерпнул оттуда густой сметаны, намазал её на блин, свернул его и с наслаждением отправил в рот. Блины со сметаной он любил с детства, здесь же ему довелось впервые за время нахождения в XIX веке отведать местной сметаны. Да-а, такой он ещё не едал! Копытман даже закатил от удовольствия глаза и, ничтоже сумняшеся, со сметаной уничтожил ещё парочку блинчиков.

– А мне нынче сон странный привиделся, – между тем рассказывала Агриппина Фёдоровна. – Будто на Россию идёт белый арап, а с ним войско огромное, конца-краю не видать. А арап этот росту великого, в два человеческих, и с каждого боку по здоровенной сабле висит. С самого утра думаю, к чему бы это?

– Не иначе снова с персами стакнемся, – авторитетно заявил сын хозяев Василий Яковлевич. – В этот раз я уж обязательно попрошусь на передовую, а то ведь обидно, до тридцати годков дожил, а ещё ни разу в рукопашную не ходил.

Агриппина Фёдоровна и Яков Венедиктович как-то синхронно ойкнули, тогда как супруга Свидригайлова-младшего сей пассаж мужа восприняла совершенно спокойно. Помещик, впрочем, быстро пришёл в себя и рассудительно заметил:

– Находишься ещё, тридцать лет – не возраст, уж поверь мне, старику, на слово.

– И то верно, – добавила его жена, ловко подливая гостям из самовара чай. – Куда спешить-то, детей нарожай, а потом уж можешь дурную голову хошь под пулю, хошь под саблю подставлять. А мы уж с отцом-то как-нибудь внуков вынянчим.

Агриппина Фёдоровна, как заметил Копытман, женщина была простая, не пыталась в пример мужу выглядеть начитанной и экзальтированной особой.

Между тем наступил одиннадцатый час вечера, однако никто идти спать, судя по всему, не собирался. Хозяева усадьбы, их родня и гости в лице Лизы и Петра Ивановича продолжали неторопясь чаёвничать, и инспектор находил в этом определённую прелесть. Можно было глядеть на звёзды и слушать размеренный разговор за столом под стрекотание цикад и редкий брех какой-то беспокойной псины.

– А знакомы ли вы, сударь, с историей графини Бекетовой, чьё имение находилось в сорока верстах отсюда? – вырвал его из задумчивости голос Свидригайлова.

– Бекетовой? Нет, впервые слышу.

– О, тогда вы просто обязаны выслушать эту печальную и поучительную историю, – оживился Яков Венедиктович и даже потёр руки в предвкушении свежей жертвы, так как остальные присутствующие, судя по выражению их лиц, уже знали это нравоучительное повествование.

Однако все выразили готовность вновь послушать его, видимо, рассказчик из Свидригайлова был неплохой.

– Что ж, с удовольствием, – покорно согласился Пётр Иванович и поудобнее устроился в плетёном кресле, приготовившись к долгому рассказу.

ИСТОРИЯ ГРАФИНИ БЕКЕТОВОЙ

На дворе стояла октябрьская слякоть, то мерзкое время года, когда копыта лошадей с чавканьем проваливаются в жирную грязь, а застившие небо мрачные тучи редкий раз разрезает робкий луч осеннего солнца. Как раз о ту пору в храм святителя Николая Чудотворца села Клюево, что на полторы тысячи дворов, назначили нового настоятеля. Прежний отец Никодим, отслуживший в приходе почти сорок лет, в столь преклонном возрасте решил податься в монахи. Однажды утром батюшка, опираясь на такой же древний, как и он сам, посох, ушёл в Кондинский Троицкий мужской миссионерский монастырь, что в Тобольской губернии, дабы в суровом климате для укрепления веры провести остаток дней своих в уединении и молитвах. На смену ему из епархии был прислан молодой иерей, отец Иоанн.

Было ему около тридцати, но выглядел он моложе своих лет. Вероятно, оттого, что сложением был худощав, если не сказать – хрупок. Правильно вырезанное лицо его с пронзительно-голубыми глазами и пухлыми, как у девушки, губами было обрамлено небольшой русой бородкой. Поговаривали, будто родом он был довольно знатного, однако вопреки воле родителя избрал не военную службу, а духовную. Якобы прежде служил в одном из храмов под Санкт-Петербургом, однако после какой-то не очень приятной истории был сослан сюда, под надзор местной епархии.

Как бы там ни было, местные прихожане сразу возлюбили нового иерея за его добрый нрав и яростную любовь к Богу. Глаза священника горели тем неистовым огнём, который видится лишь в очах настоящих праведников, готовых положить жизнь свою за православную веру. И этим пламенем он щедро делился с прихожанами, разжигая в их душах искру слегка приугасшей за последние годы служения отцом Никодимом веры. Старушки души не чаяли в отце Иоанне, и каждый визит их в церковь заканчивался подношением корзинки со снедью, а то и гривенничек находился под тряпицей с завернутыми в неё пирожками и варёными яйцами. Впрочем, молодой батюшка после службы нередко раздавал всё это детям и калекам, облюбовавшим место на паперти и за оградой храма.

Прослышала о новом батюшке и графиня Татьяна Валерьевна Бекетова, чьё имение находилось в соседнем селе, на окраине которого стояла небольшая церквушка, где службы проводил местный протодиакон. Рядом стояла часовня, в подвале которой была фамильная усыпальница графов, где покоился и прах мужа её, Аполлона Мефодьевича Бекетова, а также его первой супруги и мамаши; оная, поговаривали, при жизни была властной женщиной, рано ставшей вдовой ввиду гибели мужа в Чесменском сражении с турецкой эскадрой Гассан-паши.