«Линдси говорила, что ей было очень противно и стыдно из-за того, что он заставил ее держать трусы повыше, – писала мне Линда. – Она сказала, что поскорее опустила их, но он закричал и велел поднять их обратно. Чисто ради того, чтобы присяжные посмотрели, какое белье она носит. Думаю, это была самая стрессовая часть ее допроса. Потому что она вообще больше не хотела видеть ту одежду. Не было абсолютно никакой необходимости в том, чтобы читать вслух, что написано на них спереди».

Мальчика признали виновным и приговорили к четырем годам лишения свободы в исправительном учреждении для несовершеннолетних (в итоге он провел там два года). Через три недели после допроса родители Линдси нашли ее в спальне в два часа ночи. Она включила «Bohemian Rhapsody» и приняла смертельную дозу антидепрессантов.

Шейминг может быть чем-то вроде кривого зеркала на ярмарке, в котором человеческая природа выглядит монструозно. Разумеется, именно тактики вроде выбранной Джоном Каррутерсом заставили нас поверить в то, что в соцсетях мы сможем лучше вершить правосудие. Но тем не менее: рефлекторное унижение есть рефлекторное унижение, и я задумался: а что случится, если мы решим полностью отбросить этот порыв, если мы откажемся от осуждения в адрес других. Может, в системе правосудия существует крошечная область, в которой пытаются претворить в жизнь подобную идею? Оказалось, что и правда существует. И заведует ею последний человек, которого можно в этом заподозрить.

Маленький мальчик и его отец завтракали в практически безлюдном ресторане в Митпэкинг-дистрикт на Манхэттене, когда вдруг увидели мужчину, стремительно направляющегося в их сторону. Казалось, что ему надо сказать что-то очень срочное. Мальчик выглядел обеспокоенным. Незнакомец сделал глубокий вдох.

– СЕРЬЕЗНЕЕ ОТНОСИСЬ К МАТЕМАТИКЕ! – проорал он.

Повисла тишина.

– Ладно, – сказал мальчик.

После этого мужчина подошел ко мне и сел, удовлетворенный тем, что ему выпала возможность положительно замотивировать ребенка. Его телефон зазвонил.

– Простите, – беззвучно проговорил он. Затем поднял трубку: – ТЫ СДЕЛАЛ НОЧЬЮ 10 ПОДХОДОВ? – обрушился он на звонящего. – ЧЕСТНОЕ СЛОВО? ВОТ И ХОРОШО! ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ПОКА!

Он положил трубку. Затем улыбнулся, радуясь, что это утро оказалось для него просто золотой жилой в контексте передачи вдохновляющих посланий.

Его звали Джим Макгриви, он был экс-губернатором штата Нью-Джерси. И весьма суровым:

– Я никогда никого не выпускал досрочно, – сказал он мне.

– Как вообще работает процесс выхода по УДО? – уточнил я.

– Офис генерального прокурора издает рекомендацию. Связывается с местным прокурором, который, в свою очередь, связывается с инспектором, который отвечает за человека, который попадает на рассмотрение. Он пишет официальную рекомендацию губернатору. То есть мне.

Я представил, как заключенные сидят в своих камерах и усердно пишут свои письма Джиму, лихорадочно соображая, как лучше всего изложить свои смягчающие обстоятельства. Что привлечет Джима? Что обратит на себя внимание губернатора?

– Вы помните какие-нибудь из их историй? – спросил я Джима.

– Никогда не читал ни одно из писем, – сказал он.

– Вы даже не смотрели?

Джим покачал головой.

– Вы были прямо-таки смертоносным судьей, – сказал я.

– Я был законопослушным демократом, – сказал Джим.

* * *

В 2001 году Билл и Хиллари Клинтон проводили кампанию в поддержку Джима. Он был молод, хорош собой, женат, в его семье росли две прекрасные дочери. Он одержал сокрушительную победу и оказался в самом сердце правящей элиты Нью-Джерси – «так близко», как писал он впоследствии в своих мемуарах, «к венецианским распрям по заветам Макиавелли, как нигде на земле». То было место, где «политические встречи начинались с мощных, медвежьих объятий», чтобы оба обнимальщика могли исподтишка проверить друг друга на наличие прослушки: «Дружески прохлопать приятеля по нью-джерсски». Теперь у Джима был пляжный домик, вертолет, целый штат поваров и Драмтвакет – резиденция губернатора.

Драмтвакет

Джим считал себя суперкрутым. Он был неприкосновенен. Незадолго до этого случились террористические акты 11 сентября. Он появлялся в локациях вроде офиса «Берген рекорд» – региональной газеты Нью-Джерси – и ораторствовал, верховодя журналистами, делая мощные заявления вроде: «Мы не будем скупиться в вопросах безопасности. Мы даже наняли советника из Армии обороны Израиля. Он лучший из лучших». А потом удалялся, думая, как все отлично прошло, и понятия не имея, что вся редакция «Берген рекорд» гадает, с чего вдруг губернатор Нью-Джерси нанял человека из израильской армии для консультирования по вопросам местной безопасности.

* * *

Когда Джим был еще маленьким, он лежал в палатке в летнем лагере и «кажется, слышал, как ребята в других палатках называют меня педиком, а потом понял, что они правы».

Джим помешал кофе.

– Забавно, как такие вещи просто остаются в памяти.

– Правда остаются, – сказал я. – События моей жизни в пятнадцать, шестнадцать лет никогда не пропадают.

Мы посмотрели друг на друга – я и Джим: двое мужчин средних лет, сидящие в нью-йоркской кофейне.

Джим вырос, начал учебу в Колумбийском университете и иногда по ночам шел к Митпэкинг-дистрикт вдоль 116-й улицы, заглядывая в окна гей-баров. Но никогда не мог заставить себя зайти внутрь и неизменно возвращался в начало улицы.

Он стал помощником прокурора – «обвинителем при обвинителе» – и городским мэром. Он читал книги о том, как избавиться от гейских мыслей. Будучи членом законодательного собрания штата, он проголосовал против заключения однополых браков.

Впервые баллотируясь на пост губернатора, но проиграл с разрывом всего в 27 тысяч голосов. Когда началась вторая избирательная кампания, он уехал в дипломатическую поездку в Израиль, где в какой-то момент очутился на обеде в одном сельском городке.