В последующих скитаниях по пустыне он, размышляя о своих грандиозных планах, наталкивается на лагерь императора, в котором много лошадей, драгоценностей и одежды. Присвоив это все себе, он провозглашает себя пророком. Далее на сцену выходит Анитра, она танцует – и в драме, и у Грига. С целью ее соблазнения он говорит ей, что он – посланный Аллахом пророк, но в этот раз его чары не сработали. Ускакав верхом на его коне, Анитра оставляет его точно так же, как это ранее сделали его друзья.

Как типичный викторианский человек Пер снова и снова твердит старые клише:

Вот теперь Пер начинает врать и самому себе – обычный момент, предшествующий срыву в типичный невроз. Ибсен в самом деле один из тех – наряду с Ницше и Фрейдом, – кто в конце девятнадцатого века сотворил великую революцию в психоанализе.

Далее мы видим Пера в Египте перед статуей Мемнона, посвященной богу Солнца. Статуя пытается что-то сказать ему:

Значение этой загадки: Пер отгородил свою душу от всего, сейчас он должен ее освободить или умереть. Но он не обращает на это никакого внимания.

Далее Пер добирается до приюта для умалишенных. Он представляется там как проповедник – человек, который остается самим собой всегда. Директор приюта проводит его по больнице и провозглашает, что Пер Гюнт станет новым директором. Пер переспрашивает: «А тут, чтоб собой быть, хотим – не хотим / Должны от себя мы отречься, однако». Директор уверяет его, что он ошибается, и далее продолжает описывать обитателей больницы следующими словами:

Пер Гюнт и пациенты сумасшедшего дома схожи друг с другом в этом: они не способны лить слезы по поводу горя других людей, они не могут на него откликаться или испытывать сочувствие, их уши не слышат мысли других. Фундаментальная, характерная для человеческих существ связь потеряна. Евтушенко совершенно справедливо замечает, что Пер Гюнт – это такой человек, который «с жизнью связан слабо». По контрасту с этим он утверждает на основании своего собственного жизненного опыта и перипетий:

Среди других обитателей этого приюта есть феллах, к спине которого привязана мумия. Она символизирует прошлое, но не в том смысле, как это делает мать[151], а именно как мумия грандиозного и мертвого «Я» – «царя Аписа», которая все еще цепляется за этого человека, не отпуская его. Феллах спрашивает Пера, как ему сделать так, чтобы все люди видели, что он – «царь Апис» (то есть он сам тождественен тому мертвому, архаическому элементу, приделанному к его спине). Пер Гюнт отвечает: «Тогда повеситься надо» – идея состоит в том, что, будучи мертвым, тот будет выглядеть точно так же, как и мумия. Феллах уходит и вешается. Другому постояльцу Пер советует перерезать себе горло, что тот тоже делает. Все это служит наглядной иллюстрацией той истины, до которой Пер постепенно доходит: становясь самим собой и только самим собой, ты становишься жертвой прихотей всех остальных людей. В самом деле, очень впечатляющий парадокс!

Пер Гюнт приходит в бешенство. Он видит, что все эти люди являются «самими собой и больше ничем, кроме самих себя», и осознает, что это именно то, к чему он стремился всю свою жизнь. Впервые в пьесе Пера посещает истинное озарение. Он, наконец, осознает, что теперь сам является крайним примером полностью опустошенного «я» – он осознает полное банкротство центрального и основополагающего мифа своей жизни.

Он вопиет: «Я лист, на котором еще не писали». И далее: «Я – это все, что вы захотите». Дилемма, как стать самим собой через стремление к тому, чтобы тобой восхищались, чтобы к тебе были неравнодушны, заключается в том, что обретение таким путем собственной идентичности, собственного «Я» происходит через подчинение тому, чего от тебя хотят и требуют другие. Круг замыкается: Пер в конце концов признает, что он – «это все, что вы захотите».

Ценность отчаяния

Именно в этот момент мы обычно впервые встречаемся с людьми такого типа на психотерапевтических сеансах. Ибсен не случайно приводит своего героя в сумасшедший дом. Мы почти слышим треск деревянных досок, когда рушится здание мифа Пера Гюнта. По его собственным словам, вся его жизнь до этой минуты была «баснями, враньем, похвальбой». Состояние отчаяния, характеризуемое осознанием того, что у него нет никакого собственного «Я», нет ядра личности, очень похоже на дезинтеграцию отношений между «Я» и миром при шизофрении. Переживания, связанные с этим, ужасны, а тот факт, что каждый из нас в своей жизни в какой-то мере испытывает что-то похожее, не делают это отчаяние менее ужасающим.

В конце концов Пер Гюнт выходит из своей спячки перед лицом того факта, что он вовсе не хозяин самому себе. Он понимает, что кто-то может сказать и ему что-то типа: «Бросайся в Нил и утопись», а он, вероятно, именно так и сделает. Это состояние отчаяния и опустошенности Тиллих называет буквально страхом небытия.

Зрелище довольно жалкое – мы же помним полного энергии Пера в начале драмы. Сейчас же перед нами только внешняя оболочка человека, внутри у него нет ничего, а ведь когда-то ему мечталось, что он «обреченный на величие, человек верхом на коне с сияющей серебром гривой и золотыми подковами, за ним вьется мантия из алого шелка». А сейчас перед нами жалкий труп того мифа, который никогда и не был реальностью!

После сцены осознания своего отчаяния мы видим Пера на корабле, который плывет обратно в Норвегию. Узнав о бедности моряков, которые находятся с ним на судне, Пер внезапно порывается дать им денег – это первое за все время проявление в нем по-настоящему щедрого отклика в ответ на нужду других людей. Однако затем он узнает, что у всех этих моряков есть жены и дети, которые ждут их дома, в то время как «старого Пера никто здесь не ждет». Пера охватывают злость и зависть, он рыдает по потерянному времени: