Я ступила на плитку, темноволосая горничная разогнулась и сердито прохрипела:

– Куды прешь? Помыто! Че, не из наших? К порядку не приучена?

Я растерянно заморгала. Незнакомка была очень некрасива: нос – картошкой, щеки похожи на ватрушки, черные глаза с белесыми ресницами, и в качестве особо пикантной детали – крупная родинка на подбородке. Хороши были лишь волосы, длинные, густые, слегка вьющиеся, блестящие. Наверное, баба их красит, у человека не бывает бесцветных ресниц и шевелюры, как у цыганки.

– Че уставилась? – хмыкнула поломойка, обнажив желтые кариесные зубы. – Дырку глазьями просверлишь!

– Амалия, ты что себе позволяешь? – возмутилась Анна Степановна.

Горничная шмыгнула носом.

– А че она прется на чистое? Я еле плитку отшкрябала! Грязищи тута, прямо страсть, а теперича все блестит. До меня здеся безрукие убиралися.

Анна Степановна выпрямила спину.

– Видишь на груди у Татьяны брошку? Тебе объяснили, что она означает?

Амалия выпучила глаза, потом бухнулась на колени и завыла:

– Простите, барыня! По глупости вас не распознала! Не гоните вон, я исправлюся! Только второй день тута, звиняйте милосердно! Я хорошая девушка, честная, просто грязи не люблю, неаккуратности, беспорядка. Орднунг[9], вот главное. А еще пословицу уважаю: «Морген, морген нур ништ хойте, заген алле фауле лейте!»[10]Я не таковская. Меня папа и мама в правильных традициях воспитали.

– Встаньте, пожалуйста, – пролепетала я, – никакого отношения к хозяевам я не имею. Меня наняли, как и вас.

– Нетушки! – убивалась Амалия. – Вы наверху, я внизу!

– Забирай ведро и ступай черный ход мыть, – строго приказала Анна Степановна.

Амалия вскочила и унеслась.

– Вот чудо со шваброй... – покачала головой повариха.

– Кто это? – спросила я.

Повариха включила чайник.

– Садись, кофейком побалуемся. Лаура Карловна новенькую наняла. Видала кадр? Такое ощущение, что Амалию из глухой деревни выдернули. Но она москвичка, отец шофер, мать в частной гостинице убирается. Манер у девчонки никаких, но трудолюбива до изумления, рукастая, быстрая, глазастая. Лауре Карловне она сразу по душе пришлась. Во-первых, и отец, и мать у нее этнические немцы, а это Лауре маслом по сердцу. Во-вторых, Амалия поговорками сыплет, которые наша экономка обожает и сама постоянно повторяет. В-третьих, девка – метеор. Ее вчера привезли, разместили в комнате, так она всю ночь свою спальню мыла, а заодно отдраила общий коридор и санузел. Сказала Наде: «Не могу в грязи мыться». Лаура ее сразу сюда и перевела. Амалия на кухню вошла в два, а теперь глянь вокруг – все начистила. У меня от нее в глазах зарябило: одной рукой стену трет, другой окно намывает, ногами пылесос пинает. Торнадо! Зато красота. Даже на Рождество у нас столь чисто не бывало. За пять минут до того, как ты появилась, она мне заявила: «Рабочий день закончится, я занавески сниму и в свободную минуту их постираю-накрахмалю». Если ей темную не устроят, далеко новенькая пойдет.

– Горничные могут наказать слишком ретивую коллегу? – уточнила я.

– Работать Амалию родители научили, уважать хозяев тоже, а общаться с коллегами нет, – удрученно заметила повариха. – Она уже сегодня выступила.

– И что же случилось? – прикинулась я любопытной.

Анна Степановна поставила передо мной чашку с кофе и рассказала о событиях за день.

Медсестра Людмила никогда не ест в общей столовой и не трапезничает на кухне. Каждое утро повариха готовит завтрак для медички и ее подопечной Лизы, поднос с едой ставит на стол, у окна. Всем известно, что поднос оттуда брать нельзя. Медсестра в одно и то же время приходит и уносит приготовленное к себе в домик. То же самое повторяется в обед и в ужин. Люде разрешено покидать больную три раза в день на очень короткое время. Ночной сиделке еда не положена, она сменяет Людмилу или ее коллегу в девять вечера, а в семь утра уезжает.

– Завтрак для Лизы? – прервала я Анну Степановну. – Несчастная ведь в коме. Разве она способна жевать пищу?

Повариха разгладила ладонью складки на скатерти.

– Конечно, нет. Я ей делаю особый коктейль, типа сока. Врач велел ей в рот вливать, чтобы желудок работал. Иногда она так пару ложек проглотит, иногда побольше. Думаю, Лиза вкус разбирает. Доктор меняет состав питья. Когда в нем была смородина, больная только капельку принимала, а смесь из абрикоса и манго хорошо пила. С папайей удивительно получилось. Она ее вообще не глотала, а на днях прихожу сюда и вижу пустой стакан.

Речь поварихи журчала монотонно, меня стало клонить в сон, но тем не менее я постаралась следить за рассказом.

Не успела Людмила зайти за ужином, как Амалия сделала ей замечание:

– Че, так и попрешь посуду по улице, не прикрыв от пыли? Ну и грязнуля!

Повариха растерялась. В грубом упреке был резон, оставалось только удивляться, почему никто раньше не вспомнил о крышках.

– Гнать таких нерях со службы надо, – бубнила Амалия. – А еще белый халат нацепила!

Люда покраснела, схватила полотенце, собралась набросить его на поднос, но Амалия взвизгнула:

– Ну ты и дура! Утиралку-то с порошком и ополаскивателем в барабане крутили, нажрется твоя калека химии и сыграет в ящик. Люди давно специальные купола-крышки придумали. Небось они и у вас есть, да лень достать!

Медсестра прожгла Амалию взглядом и улетела, бордовая от гнева. Следующим объектом нападок новенькой стала горничная Роза. Та прискакала со второго этажа, схватила стакан с водой, одним махом выпила его и услышала:

– Ну блин, грязнуля! Рук не помыла, кран залапала! Почему волосы не под косынкой? И ногти длинные, а под ними микробы!

Ясное дело, горячей любви Роза к Амалии не испытывала.

– Уже двоих против себя восстановила, – качала головой повариха, – и тебя попыталась прогнуть. Ну и характер!

– Посеешь поступок – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу, – процитировала я известное выражение.

– Точно! – кивнула Анна Степановна. – Хотя мне таких, как Амалия, не жаль. И Лиза сама во всем виновата. А вот Эрика! Такая девочка была, десять лет балетом занималась, танцевала красиво. Тихая, слова лишнего не говорила, училась отлично. Все читала или в Битцевском парке гуляла, у нее там было любимое место.

– Почему именно там? – удивилась я.

– До того как в этот дом переехать, Кнабе в двух шагах от леса жили, – пояснила Анна Степановна. – Правда, Герман Вольфович Эрике туда запретил ходить, там зверский маньяк объявился. Я бы таких на месте убивала!