О, как бы она хотела, чтобы существовал способ сохранить эти ощущения, превратить их в сладостный эликсир любви. Так, чтобы она могла потом доставать их оттуда, капля по капле, год за годом. Если бы ей удалось заключить в стеклянный флакон этот момент – чувство соприкосновения с его телом, сладкий вкус его губ, едва разгоравшийся огонь желания, постепенно сменявший теплый комфорт ленивых объятий и грозивший перерасти в пылающее пламя любви – она бы уже никогда в жизни не чувствовала себя покинутой и неудовлетворенной.

Он оторвался от нее. Дженни открыла глаза. Он смотрел на нее прищуренным взглядом, опираясь на свои локти. В окружавших его золотых лучах солнца она могла рассмотреть его обнаженное тело. Мягкий пушок рыжевато-коричневых волос, на тон светлее, чем волосы на голове, покрывал его грудь. Его худощавое тело, с тугими, сильными мускулами. Взгляд ее скользнул вниз, дальше, где в темном облаке волос мелькнул его возбужденный мужской орган. Его вид всколыхнул в ней ощущения, которые он доставил ей прошлой ночью.

– Дженни, – спокойно произнес Гарет, – будь добра, оставайся со мной, когда я тебя целую.

Громкий звук его неожиданно мрачного голоса испугал ее.

– Я и так с тобой. – Но ее с ним не было. Она собирала в драгоценный флакон сладостные мгновения.

– Тогда обними меня. Не лежи с полузакрытыми глазами. Если бы я хотел бессловесную фарфоровую куклу, то подыскал бы себе в жены какую-нибудь покорную графскую дочку много лет назад.

Дженни положила руки ему на плечи.

Существовал и гораздо более серьезный риск, чем опасность возможной беременности. Риск, от которого не защитит никакая сумма денег. Бессловесная фарфоровая кукла не выложит сердце на стол. Его объятия, его прикосновения заставляли ее чувствовать себя так, будто она драгоценна, будто что-то значит для него. Опаснейшее чувство.

Что бы ни происходило между ними за эти несколько последних недель, оно было сильным. Временами ранящим и причиняющим боль. Потребовалась всего лишь одна ночь, начавшаяся с невероятных и искренних его извинений и закончившаяся невероятной любовью, чтобы превратить силу этих недель в мягкое золотистое пламя.

Но что бы ни чувствовало ее сердце, разумом Дженни прекрасно сознавала всю глупость и беспочвенность этой идеи. Любовь с лордом Блейкли? Он разобьет ей сердце. Это не принесет ничего, кроме разочарования и одиночества.

Она крепко сжала пальцами его плечи.

– Ты не знаешь, о чем просишь.

– Я не знаю? – Он нежно коснулся рукой ее шеи. – Я прошу тебя заняться со мной любовью.

Снова это слово. Она открыла глаза.

– Гарет, – прошептала Дженни. – Пожалуйста. Нет. Это слишком тяжело…

Дженни замолчала, потрясенная его взглядом. Невероятно. Прошедшая ночь казалась столь сокровенной. Было так темно, что она не могла разглядеть ничего, кроме вспышек света, выхватывавших из окружающего мрака его гладкую и блестящую кожу. Теперь она могла заглянуть в его глаза. Они были золотисто-карие. Их взгляд совсем не казался резким или презрительным. И помимо тлеющего желания, в них виднелось нечто другое, нечто мгновенно растопившее лед недоверия, сковавший ее внутренности.

И таким образом она узнала ответ. Если это все, что ей доступно, – эти мгновения, проведенные с ним, – она не хочет жалеть ни о чем. Спустя многие годы она будет вспоминать, что ей сполна удалось насладиться каждым отпущенным ей моментом. Она желала наполнить свой чудесный флакон им, его дыханием, взглядами, прикосновениями.

Она улыбнулась. И – о, чудо – он улыбнулся ей в ответ, его глаза светились удовольствием.

– Так лучше, – сказал он. – Когда ты так делаешь, я чувствую себя почти человеком.

Он раздвинул ее ноги коленом. На мгновение она ощутила твердую головку его члена, прижавшуюся к ее чувствительной плоти, прежде чем проникнуть в ее сокровенное лоно. Волна ощущений, сладостная боль пронзила ее. Дженни словно взорвалась от переполнивших ее чувств. Их тела сплелись воедино. Он резко вздрогнул, направив в нее свое готовое оружие.

– Даже лучше. – Его голос сорвался в хрип.

И потом он ворвался в ее влажность, сотрясая ее, доводя до экстаза ее тело. Дженни задыхалась. Она прижалась к нему, и вместе они обрели ритм.

Поток света, прозрачный сияющий пузырь объял их. В неистовстве ее тело взмывало вверх, управляемое задаваемым им ритмом, стремясь куда-то, она сама не знала куда. Пока пузырь не лопнул, распавшись на миллионы сверкающих брызг. Гарет сжимал ее бедра, снова и снова прижимая ее к себе. Он тоже был объят дрожью, и его голос звучал хрипло, словно рык.

Дженни ощутила его последнее, судорожное движение внутри себя. Она открыла глаза. Его глаза были закрыты. Волосы его прилипли ко лбу, спутавшиеся, влажные от пота. Он тяжко дышал. Потом открыл глаза и посмотрел на нее.

Удивительное зрелище.

Блеск и сияние медленно покидали его взор. Несомненно, он вспоминал все причины, делавшие это невозможным. Назови это сексом, назови это трахом. Назови это занятием любовью. Но он никогда не предполагал ничего иного, и она не хотела, чтобы он заметил, сколь глубоки были ее сокровенные чувства и надежды.

– Ну что же. – Она отвернулась. – Вот и все.

Он отшатнулся от нее, ничего не сказав. Дженни села, свесив ноги с кровати. Позади себя она четко различала ровный ритм его дыхания, мягкий шорох постельного белья. Лорд Блейкли осторожно поднялся на ноги, отыскал свои брюки и быстро натянул их, даже не взглянув в ее сторону. Потом он принялся застегивать свою смятую рубашку, которую даже Дженни могла бы счесть слишком формальной для утреннего костюма.

Дженни сжала в кулачках ветхий край покрывала.

Он застегнул манжеты и взглянул на нее.

– Твоя кровать. Она мешковатая и неудобная.

Дженни чуть не задохнулась от душившей ее ярости и разочарования. Ложь или извинения прозвучали бы лучше, чем обвинения.

Лорд Блейкли – на этот раз он был именно лордом Блейкли с точностью до дюйма, даже несмотря на то, что его вечерний костюм весьма и весьма нуждался в глажке, – казалось не замечал этого.

– А твое покрывало слишком тонкое.

– И это все, что вы видите? В такую минуту? Все, что вы можете, – это критиковать меня?

Он помолчал, завязывая свой галстук, потом вскинул голову.

– Разве я тебя критикую? Полагаю, я вовсе тебя не касался. – Его голос звучал ровно и вместе с тем обвинительно.

– Вы… вы…

– Насколько мне удалось заметить, а, надо сказать, мои наблюдения можно назвать исчерпывающими, тебя нельзя назвать ни матрасом, ни одеялом. Однако, если тебе угодно воспринимать любое мое замечание по отношению к твоей мебели на свой счет, я вряд ли способен этому помешать.

– Лорд Блейкли…

Его высокомерные манеры испарились, а глаза прищурились.