После нашей встречи я долго думала, сколько сил и мужества у этой женщины, какая тяга к жизни. И очень надеялась, что Вера справится с ситуацией.

Следующая наша встреча с Верой произошла через несколько лет. Мы совершенно случайно столкнулись на улице, и я даже в первый момент ее не узнала. Она улыбалась и так и светилась от счастья. Я, сделав ей комплимент, спросила о ее житье-бытье. И она рассказала, что у нее все замечательно, она счастлива – в ее семье прибавление: «У нас в семье появились два сорванца! Старший в этом году пошел в школу, младший еще в садик ходит». Увидев мой несколько растерянный вид, добавила: «Мы их усыновили два года назад. Вот говорю, а сама в это уже не верю – мне кажется, мы всегда были вместе! Знаешь, это решение пришло нам обоим, как-то само собой. Мы долго разговаривали с мужем и вдруг поняли, что если не получается родить ребенка, то это вовсе не означает, что мы не можем вообще иметь детей. Ведь нет „своих“ и „чужих“ детей, есть просто дети, о которых мы так долго мечтали! Так за чем же дело стало? Понимаешь, важно не чувство собственности, а любовь, которой ты готова делиться, и на свете так много детей, которые лишены этой любви.

И мы с Андреем поехали в детский дом, предварительно договорившись о встрече с директором. В кабинете нас уже ждала большая папка с фотографиями воспитанников детского дома. Мы долго рассматривали эти фотографии. И вдруг я обратила внимание на несколько фотографий, лежащих в стороне. Я спросила, почему они лежат отдельно, а директор стала что-то объяснять, сказав, что по разным параметрам они нам не подходят. Я все никак не могла взять в толк „почему?“, а взгляд был прикован к одной фотографии мальчугана с озорным взглядом. Помню, я попросила ее дать мне рассмотреть поближе, а директор все что-то объясняла и объясняла. Как только я взяла фотографию в руки, у меня сердце забилось так часто и громко, что казалось, его удары слышат все в кабинете. В эту минуту я поняла, что больше никого искать не буду. Я посмотрела на мужа, и мы поняли друг друга без слов. Так мы познакомились с Сережкой.

Сначала мы просто приезжали, навещали его, привыкали друг к другу. Стали оформлять документы, я спрашивала о прививках, о том, чем он болел, и как-то вдруг вспомнила, что его фотографию отложили в самом начале. Вот и решила спросить, а нет ли у него братьев или сестер. Ответ воспитателя в группе „вроде, нет“ меня несколько смутил. Стала расспрашивать у директора, и та не сразу, как-то замявшись, ответила, что есть, но он в другом детском доме: „Понимаете, у него некоторая задержка в развитии, я думаю, вам не стоит его брать“. Меня этот аргумент не остановил, напротив, я не понимала, как смогу разлучить братьев, и муж был полностью со мной согласен.

Когда мы увидели Митьку, то сразу поняли, что делаем все правильно – это ходячее солнышко, в нем было столько любви и тепла, и я уже не представляла, как мы будем без него жить! Я думала, что это я одарю их своей любовью и заботой, но ты не представляешь, сколько в них этого чувства – оно не измеряется ничем. Когда дети появились дома, все как-то по-другому стало, даже сама квартира как будто „ожила“. Конечно, были и взаимные притирки, надо было привыкнуть друг к другу, и тревога (вдруг я что-то не так делаю?), но я до сих пор каждый день благодарю Бога, или кто там „наверху“, за это счастье, которое нам было послано. С Митькой занимаемся, врач отменил уже таблетки, которые ему давали раньше. Растем потихоньку!

Я его как-то обняла, и как будто благодать на меня снизошла, стою – боюсь пошевелиться – так хорошо! А Митька вдруг меня спрашивает: „Мама, ты тоже ЭТО чувствуешь?“ – „Что, сынок? – а сама еле сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться, – я так люблю тебя!“ А он мордашку поднимает, улыбается и говорит: „У меня внутри как будто много-много солнечных зайчиков пляшут. Это я так тебя люблю! – Вера рассказывает, и голос ее начинает дрожать, а на глаза наворачиваются слезы. – Ради такого безграничного счастья, наверное, стоило пройти через все эти испытания».

Истории с усыновлением бывают разные. Многие родители не скрывают от детей, как они появились в семье, считая, что ребенок имеет право знать правду, и ничего страшного в этом нет. Даже наоборот, подчеркивают, как они рады, что выбрали именно их и что именно их они искали всю жизнь. Некоторые родители, по разным причинам, скрывают факт усыновления, прибегая к различным ухищрениям, чтобы ребенок никогда не узнал об этом.

Кроме того, будущие родители зачастую вынуждены выбирать ребенка не по зову сердца, а так, чтобы он каким-то образом был похож на них (кареглазый, как мама, или кудрявый шатен, как папа). При этом родители находятся в постоянном, пусть и не явном, но подсознательном напряжении: «Сказать или не сказать? Если не говорить, вдруг он случайно узнает об этом от чужих людей?» Рано или поздно, но «тайное всегда становится явным». В семье появляется тайна, которая может каким-то тревожным чувством прорываться наружу и в определенной степени ощущаться ребенком. И с этой точки зрения самым сложным является не само решение – взять или нет приемного ребенка, не длительность самого процесса усыновления, а вопрос – сказать или нет правду приемному ребенку?

Приемные родители часто не хотят анализировать свой порыв, они просто устали от долгих и безуспешных попыток завести собственного малыша, от назойливых вопросов друзей и родных, от одиночества и от щемящего чувства «неполноценности». Им поскорее хочется стать «нормальной» семьей, и начинает казаться, что, признаваясь окружающим в том, что они взяли ребенка на воспитание, они подтверждают эту самую неполноценность. Получается, что они не смогли «справиться» с такой простой «задачей». И хотя в мире большое количество бесплодных пар, многие это скрывают из-за боязни быть «не такими, как все». И тогда в ход идут разные хитрости – имитация беременности, переезд в другой район или даже город, изоляция на время от друзей и коллег, усыновление грудного ребенка. Или вот еще «новомодная» отговорка для близких – якобы использование суррогатного материнства, только чтобы не поняли, что это приемный, не «их» ребенок. Потом придумываются различные истории для того, чтобы, как они считают, не травмировать психику ребенка. Но по сути, они придумывают оправдание себе, своим действиям, считая усыновление чем-то ненормальным, неправильным способом появления ребенка в семье.

«Перед тем, как усыновить Егорушку, нам пришлось продать квартиру и переехать в другой район, – рассказывает Оксана. – Я уволилась с работы, чтобы не узнали коллеги. Муж, естественно, тоже на работе не рассказывал. Да и друзьям ему стыдно было признаться, боялся насмешек, типа: „что ты, не мужик, что ли?“ Какое-то время ходила с подушкой на животе, но с подругами не общалась – боялась, что за живот схватят и все поймут. В жутком напряжении была. Мама меня поддерживала, говорила, что не надо никому рассказывать, а то потом будут жалеть и меня, и ребенка, а за спиной – шушукаться.

Документы на опеку собрали быстро, потом ждали отказного малыша в роддоме, потом какое-то время документы разбирались в суде, но особых проволочек не было. Первый раз меня „пробило“, когда мы Егору массаж в поликлинике стали делать. Медсестра поторапливала, чтобы я быстрее его раздела (время же ограничено), и вдруг с такой присказкой мне говорит: „Ну, что вы, как не родная, стоите-то? Побыстрее ползунки-то снимайте!“ Еле сдержалась, чтобы не разрыдаться от такой фразы. А когда домой пришла – слезы градом покатились! Потом как-то в парке однокурсницу встретила – давно не виделись, и она протараторила, заглядывая в коляску: „Ну, надо же! Когда ты успела родить?“ Я чувствую себя, словно разведчик в чужой стране, все время боюсь, что меня раскроют, подозрительно на некоторые фразы реагирую. Сейчас Егорушка в сад ходит, и скоро могут вопросы появиться, как у всех детей „откуда я взялся?“, а я даже не знаю, что на это ответить…»