— Да сказано тебе – потом!.. Так ты что, Афанасий, это серьезно?

— Нешто я когда с вами шутки шутковал? Нешто я дитя малое, не разумею?..

Старец как-то на глазах таял и блек, точно время, бродившее в нем, сейчас размывало его, чтобы унести в реку, по которой мы недавно проплыли.

— Доктор… скажите… — тихо, чтобы не услышали в коридоре, спросила Лиза, — кто мы все же такие? Нас называют деспозинами; но что это такое? Кто мы? откуда взялись?.. Прошу вас!.. Ну пожалуйста!..

— Мало времени… Все равно не успеть… — прошелестел старик. — Но – слушайте…

Куда отчетливее слышались голоса из коридора:

— Так что прикажете делать? (Это "дядя".)

Снегатырев – нерешительно:

— Ломать?..

— Так же спецдопуск нужен. Без того никак: Режимный объект…

Кто-то незнакомый, куда более властный и решительный, чем они оба:

— Под мою ответственность…

— Есть, господин советник!.. Эй там, Двоехе… ну, этого, Двоехорова, то есть, откачали?.. Сюда его! И остальных, всех, кто живой – тоже!..

Я понял, что сейчас вправду начнут ломать дверь. И в этот момент старик снова чуть слышно заговорил:

"Голубка"… — произнес он. — "Голубка" было имя той римской триере, на которой они приплыли из Палестины в далекую Галлию… — Даже этот шорох уже давался ему чрезвычайными усилиями.

— Да, да, "Голубка", — почти умоляюще сказала Лиза. — А дальше, дальше?

"Голубка"… — еще раз повторил старик. — И, высадившись там, на берегах Галлии, первенца своего Она нарекла…

…смотри, чтобы все драконы не главенствовали.

из китайской "Книги Перемен"

— …Первенца своего Она, как и было завещено, нарекла… нарекла Иосифом…

Больше он ничего не успел сказать: по ту сторону грохнуло несколько раз, с треском оторвался дверной косяк – и сразу, наседая друг на друга, ввалились, как орда, затопали, расплескались по всей комнате с гвалтом.

— …Вот они, субчики!

— А що я вам гутарил, товарищ енерал!

— Молодцом, Афоня!

— Служу… этой… Российской Хведерации!

— А я первая догадалась! Не забыли, Орест Северьянович?

— Ах, Любаня, отзынь наконец!

— Ребята, давай кругом, кругом заходи, а то как бы чего опять…

В их стане произошли заметные перемены. Молодого Двоехорова, — он руками прикрывал ушибленный живот и на лице его все еще отражалось страдание, — сбоку по-дружески слегка придерживал козлобородый Готлиб. Одноногий ветеран скакал на своей единственной живой ноге, опираясь одной рукой на плечо крюкастого, крюк у которого, правда, несколько оплавился, но был все еще достаточно грозен, а другой – на покатое плечико Гюнтера, несшего, кстати, и его отломанную деревяшку. Кроме того, в их компании появилось еще одна Персона, широкогрудая, высокого роста, в отличном, явно не здешнего пошива костюме, с небольшим портфельчиком из крокодиловой кожи в руках. Несмотря на моложавость Персоны, было очевидно, что она тут сейчас главная.

— Как же просочились-то? — как раз на Персону-то чуть робко поглядывая, недоумевал Снегатырев. — Где охрана коридора?.. Ну, Ухов! Будет ему на баранки!

В ответ был только смерен взглядом, отчего даже в плечах каким-то образом обузился.

Вообще сейчас не мы, не старец даже, уж тем более не маршал, а именно эта Персона была центром притяжения всех взглядов. И только голосистая Любаня Кумова, не шибко обращая на нее внимания, причитала:

— Ой, а с дверью, с дверью что сделали! Плотников теперь вызывать!

— Гм-м… — довольно робко прокашлялся в свой оплавленный крюк однорукий. — С плотниками-то, чай, можно и не поспешать… — И, поймав на себе настороженный взор маршала, пояснил: – Стеречь-то некого – неживые они. — Он оставил своего одноного сотоварища висеть на Гюнтере, приблизился к старцу, сидевшему на диване, рукой тронул его запястье и констатировал: – Точно: неживой.

Я тоже прикоснулся к его лбу. Он был так холоден, что я не понимал, как мог слышать слова старика еще каких-нибудь пару минут назад. И в этот миг еще явственнее, чем прежде, услышал то, чего, наверняка не услышал никто из ворвавшихся сюда – как напоследок зачерпнуло воду весло и ладья тяжело ударилась о несказанно далекий причал, тем закончив свой путь по реке.

— Мама!.. — слабо пискнула Кумова.

— Que Deus dispose,[50] — проговорил Готлиб.

— In te, Domine, speravi,[51] — тихо изрек Гюнтер.

Остальные некоторое время хранили безмолвие.

— Что ж, сто два года – немалый срок, — первой после минутного молчания проговорила Персона.

— Что делать-то, Владлен Георгиевич? — наконец весьма робко решился обратиться к нему Снегатырев.

В ответ снова был смерен взглядом, отчего, казалось, еще более уменьшился во всех проекциях.

— И это вам растолковывать?.. Тело вынести… Надеюсь, хоть похоронная бригада у вас есть?

— Так точно, господин советник Президента! — за маршала отрапортовал Орест Северьянович. Тут же достал из кармана мобильник и неслышно отдал какой-то приказ.

Уже через две минуты четверо с носилками были тут. Прах старца облачили в черный пластик с молнией.

— А легонький какой, — перекладывая его на носилки, тихо сказал один из похоронной бригады. — Прямо дух святой! Сроду таких легоньких не носил…

— Beati quorum tecta sunt peccata…[52] — проговорил другой, к моему удивлению оказавшийся никем иным как моим незадачливым знакомцем философом Брюсом. Я узнал его даже со спины по засаленной детгизовской книжонке, торчавшей у него из кармана.

Печальная команда сработала на удивление проворно, еще через минуту они со своим скорбным грузом уже топотали по лестнице. Только от опустевшего кожаного дивана с намалеванным на спинке "№ 17" все еще исходил холод, как от распахнутого окна.

Маршал стоял перед Персоной с довольно странным при его чинах видом "что изволите?", и та не замедлила коротко приказать:

— Дверь на место.

— Может, в апартаменты перейти? — решился предложить Снегатырев, но ответа не был удостоен, а Орест Северьянович, явно лучше чувствовавший субординацию, уже вновь торопливо отдавал приказание по своему мобильнику.