Автобусы ходили часто. Добравшись до вокзала, Аман застал Османа на перроне.

– Осман-ака! – позвал он дядю Айше.

– Что случилось? Что-то с Володей? – с беспокойством в

голосе спросил Осман.

– Вас зовёт Айше. Она согласна, чтобы вы забрали сына.

– Согласна?!

Они поспешили назад. До отправления поезда ещё оставалось время. Осман торопливо собрал Володю в дорогу и сказал племяннице:

– Спасибо, Айше, когда он вырастет, мы обязательно скажем ему про тебя, и он приедет к вам сам, по собственному желанию. Вот увидишь!

Оставив дочку с Хикмат дома, Айше с Аманом поехали провожать дядю и сына на железнодорожную станцию. Там она поцеловала Володю и как тогда, в городе Горьком, долго стояла на перроне, смотря вслед удаляющемуся поезду. Налившаяся молоком грудь напомнила ей о дочери. Вернувшись домой, Айше накормила девочку, прилегла с ней рядом и подумала: «Самое главное, что все живы и здоровы, когда-нибудь мы будем вместе, вся наша семья, все наши дети и мы с Аманом».

Вскоре они выдали замуж Хикмат. А в 1960 году у Айше с Аманом было уже три дочки. Младшую они назвали в честь тез-аны Мерьем, среднюю Азизой. Неожиданно для семьи их дом пошёл на снос как самострой: Оказалось, что Аман построил его без разрешения горсовета. Им выделили комнату в бараке, который находился в ста метрах от их дома и где уже жили несколько семей. Барак одноэтажный, кирпичный. Теперь всем пришлось ютиться в одной комнате.

Глава 20

Встречи с прошлым

Стучалось прошлое в окно,

И счастье, и беда.

Что в тень ушло уже давно,

Вернулось навсегда.

В выходной день августа 1963 года вся семья Айше была дома. Аман читал газету. Маленькие дети Азиза и Мерьем играли на полу. Айше готовила старшую дочь в первый класс, пришивала к школьному платью белый воротничок. Лола разглядывала тетрадки, чернильницу и учебники. Коричневый портфель с застёжкой привлёк её внимание. Она с гордостью носила его по комнате и говорила:

– Мама, смотри, я уже большая. Я иду в школу.

– Конечно, большая, доченька. Сходи, взрослая ты моя, купи мацони (армянский кефир). И хлеб принеси.

Лола пошла за угол дома, где по обыкновению сидели армянки и продавали свой мацони.

Айше штопала носки, когда в дверь кто-то постучал.

«Кто это?» – подумала она и открыла дверь. Перед ней стоял их знакомый – крымский татарин Керим-ага с соседней улицы.

– Здравствуй, Айше, посмотри, кого я тебе привёл, – улыбаясь, сказал Керим-ага.

Из-за спины Керим-ага вышел мужчина. Айше сразу узнала его. Перед ней стоял её двоюродный старший брат Абибулла, которому на ту пору исполнилось сорок девять лет, но выглядел он на все семьдесят. Седой, сгорбленный, худой, без зубов, но глаза… Его уставшие глаза излучали радость. Казалось, что только они и выдержали все беды и несчастья, разрушившие его жизнь. По ним Айше и узнала брата.

– Абибулла-даи! – с этими словами она бросилась к нему на шею. – Где ты был всё это время? Мы думали, ты погиб.

Из-за большой разницы в возрасте она звала брата даи (дядя).

Они долго стояли друг перед другом, как будто не могли поверить в свершившееся чудо, и плакали. Слёзы капали из их счастливых глаз, как капает слепой дождик при ярком солнце.

– Даи, проходи, проходи, – словно очнувшись, сказала Айше, – познакомься – мой муж, Аман.

Аман протянул руку Абибулле, поздоровался и обнял его. Вернувшаяся с хлебом и мацони Лола тоже принялась обнимать брата мамы, и радость, наполнившая дом, охватила и её. Она сразу полюбила этого «дедушку» и не отходила от него ни на шаг.

– Это твоя дочь?

– Да, старшая, у нас их трое. Есть сын, но он живёт с дядей Османом.

– С Османом?

– Да, я потом расскажу об этом. Это длинная история.

Айше усадила всех за стол. Стала хлопотать по дому, чтобы накормить семью обедом.

– Сестрёнка, – сказал уставшим голосом Абибулла, – сядь, дай воды, потом попьём чай, нам надо поговорить.

Айше поняла, что предстоит долгий разговор и подала ему стакан воды. Все сели за стол и стали слушать дорогого гостя.

– Тогда, весной 1942 года, шли тяжёлые бои под Харьковом, а в конце мая у Барвенково мы попали в окружение, – начал долгий и тяжёлый рассказ Абибулла. – Много солдат погибло, и тысячи попали в плен. Мы шли по дорогам нескончаемой вереницей из военнопленных. С обеих сторон нас охраняли немцы с собаками и автоматами. Под вечер группа пленных решила вырваться из колонны. Они затеяли потасовку, чтобы отвлечь охрану. Поднялся шум, началась стрельба, послышались крики и лай собак. Люди побежали, и я с ними. Недалеко от дороги был лес, и каждый надеялся добежать до него и скрыться в нём. Но автоматные очереди настигли нас. Бегущие рядом пленные падали, и я упал. Притворился мёртвым. И ту же на меня всем телом повалился убитый пленный солдат. Немец прошёлся по лежащим на земле людям автоматной очередью. Подошёл и ко мне. В эту минуту я подумал: «Ну, всё, прощай, жизнь, мама и все мои родные», – тут Абибулла всхлипнул и дрожащим голосом продолжил: – Фашист ногой скинул с меня убитого солдата. Видимо, ему показалось, что я тоже мёртв, потому что был весь в чужой крови. На моём лице лежали даже мозги, так как пули пробили пленному голову. Возможно, поэтому он не стал в меня стрелять, а только пнул ногой, как мешок с картошкой, и пошёл дальше. Мне пришлось лежать до темноты. Потом я побежал в сторону наших частей через поле сражений по трупам. Вся одежда моя пропиталась чужой кровью, как будто я плыл по кровавому морю. Но это было именно так: когда всё поле усеяно погибшими, трудно найти места, где можно пройти, чтобы не наткнуться на них. Когда дошёл, наши не поверили, что мне удалось сбежать из плена. Вот и передали в НКВД. Там, конечно, решили, что я диверсант. Долго били и допрашивали: кто послал, с какой целью? Потом я услышал, как лейтенант, который вёл допрос, говорил за дверью своему начальнику:

– Товарищ, майор! Арестованный ни в чём не сознаётся. Думаю, ничего не знает. Он дезертир, товарищ майор!

– По документам крымский татарин, а они, по сводкам фронта, массово дезертируют и переходят к немцам. Поэтому под трибунал его. Выполняйте!

– Меня осудили.

– Суд был? За что тебя осудили? – с волнением в голосе спросила Айше.

– Ни за что! Я просто вернулся. Вот за что! Был военно-полевой трибунал, но без моего присутствия.