Билл смотрел на меня, прищурив покрасневшие глазки.

— Хорошие сны тебе снились, братец Пэтч? — спросил он.

— Чистые сердцем никогда не видят снов, сам должен знать, — соврал я в ответ. Сны мне нынче еще как снились, вернее, один и тот же — все повторялся и повторялся. Мне снилось, что корнуоллец Оуэн швыряется в меня золотыми монетами в протухшем зале пивной, а я все время помню, что в комнате наверху сидит мужчина в зеленом плаще и вострит свой нож. Потом я слышу, как кто-то шепотом окликает меня по имени откуда-то сверху, со стороны лестницы, что в углу. Пытаюсь выломать дверь, но она, конечно, не открывается, а Оуэн бормочет мне в спину какие-то глупые похабные стишки.

— А вот ты, Билл, в последнее время никак и ничем не подтверждаешь чистоту своей души. Да и видок у тебя такой, словно еще глазки не продрал.

— Это странно, дорогой мой братец, ибо я продрал их еще ночью, высматривая твоего знакомца с кинжалом.

— А я вот всеми силами пытаюсь забыть про этого мерзавца.

— Конечно, конечно. Но, как уже говорил, я видел его раньше. Так что я пошарил там, возле дворца, в надежде что-нибудь разнюхать.

Я невольно вцепился ему в рукав:

— Брат, не надо! Лучше нам забыть про вчерашнее!

Мы оба уставились на его сутану: костяшки моих пальцев аж побелели, так я вцепился в грубую темную ткань.

— Полегче, Пэтч, — сказал мой друг. — Извини, конечно. Я просто хотел предупредить тебя. Твой приятель… твой знакомец — дворецкий нашего епископа. По крайней мере это мне точно известно.

— И что этот сумасшедший делает на службе епископа? — спросил я, ощущая, несмотря ни на что, неуемное любопытство.

— Не знаю. Но к примеру, получает достаточно денег, чтобы швыряться ими. — Билл утешающе потрепал меня по плечу. — Не волнуйся, Пэтч. Уверен, он про тебя уже забыл. С другой стороны, как мне говорили, он и впрямь не слишком приятная личность. Любит, например, связывать девок и щекотать их своим ножом.

— Да неужто? Стало быть, твои разнюхивания распространялись не только на темные закоулки, но и на женские юбки? — Я почувствовал себя несколько лучше.

Билл проигнорировал мое замечание.

— Он не нормандец, а бретонец. Кажется, не так давно прибыл из Святой земли, и епископ держит его возле себя в качестве сильной руки. Я слышал, будто в его обязанности входит, — тут он сделал паузу и прокашлялся, — выполнение разных деликатных поручений.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну к примеру, если кто-то задерживает уплату долга, этот парень наносит ему визит. Но, насколько я понимаю, он занимается и более сложными делами. Кажется, выслеживает еретиков, наблюдает за теми, кто отступил от истинной веры.

— Вчера вечером он не показался мне истинным бичом неверных и безбожников. Скорее уж щеголем с гнусными восточными склонностями.

— О да! — согласился Билл, отпивая глоток моего пива. — Он состоит, вернее, состоял в ордене тамплиеров[7]. Но его вышибли оттуда после какого-то дела чести в Иерусалиме.

Тамплиеры — это монахи, во-первых, и рыцари, во-вторых, я это хорошо помнил. Они обычно не фигурируют в делах чести.

— Как я уже сказал, из ордена его вышибли.

* * *

Вторую половину дня я провел в компании Аристотеля, тупо глядя в текст, но думая вместо него об этом сумасшедшем тамплиере. Я, конечно, знал о тамплиерах: это были рыцари, служившие только Господу нашему, монахи в доспехах, квинтэссенция чести и гроза неверных. То, что сообщил мне Билл, объясняло экзотические одежды и загорелое лицо, не говоря уж о мавританском ноже. Ничего удивительного, что подобный человек счел невозможным для себя жить по аскетическим законам ордена. Но почему он занялся делами церкви? Я вдруг вспомнил одни настораживающий факт: он ведь знал, как меня зовут! Откуда? Каким образом этот охотник за еретиками узнал имя какого-то ничтожного студента и, что еще более важно, зачем ему это понадобилось?

Я ведь не еретик. Любому совершенно ясно, что я верно и честно следую учению Христа. Оглядываясь назад, могу сказать, что моя духовная ортодоксальность была самого высокого свойства, какой только могли мне внушить мои наставники с тонзурами — неотесанные деревенские монахи. Я знал все верования парода, живущего на наших болотах и пустошах, но это были лишь гнусные, древние предрассудки. Я, конечно же, помнил, что магометане и евреи в отличие от нас следуют другому пути, я слышал и безграмотные разглагольствования об их идолах и принесении в жертву младенцев, но не верил в это. Знал я и о том, что были христиане, которые расходятся во взглядах со Священным Писанием, но меня это мало интересовало. Сказать по правде, меня не особо заботили теоретические тонкости. Я считал себя историком и немного ботаником, призванным стирать пыль с прошлого, со всяких там старых костей.

Как бы то ни было, сейчас я чувствовал себя в большей безопасности. В конце концов, я же не приносил в жертву младенцев! Это была просто случайность, злобная шутка, ошибка. Я уже начал забывать об этой встрече, как и о похмелье.

Так что сидел я со своими книгами до самого вечера в состоянии некоего транса, в какое часто впадаешь под воздействием едва различимого, похожего на паутину текста древних рукописей, старинных книг и тусклого света оплывающей сальной свечки, что нередко здорово мешает ученым занятиям. Вот в такие моменты, когда веки смыкаются, а разум заменяет написанное на пергаменте своими собственными измышлениями, вот тогда Сатана и добирается до незрелых монашеских душ. По моему убеждению, более широкие окна и более щедрые средства на свечи могли бы привести гораздо больше клириков на праведный путь, чем вся жизнь, проведенная во власянице, и еженощные молитвенные бдения. Уж простите мне эту болтовню. Следуя ходу рассказываемой мной истории, вы, вероятно, отвлечетесь от скуки этих наших будней, а также от того факта, что я совершенно забыл кое-какие более мелкие события тех дней. Достаточно, я надеюсь, будет сказать, что вскоре после вечерни я уже шел мимо огромных западных дверей кафедрального собора, направляясь, естественно, к своему жилищу. Бейлстерский кафедральный собор стоит на вершине невысокого, но крутого холма, возвышающегося в излучине реки. Он окружен красивой мощеной площадью, которая называется Кафедрал-ярд, с лавками и отличными жилыми домами с трех сторон, а на северной стороне возвышается огромная каменная громада епископского дворца, больше похожего на крепость, и охраняемая день и ночь вооруженными стражниками, носящими на одежде герб епископа Ранульфа: желтый епископский посох и белая гончая на лазурном поле. Мрачный дворец так контрастировал с устремленным вверх, воздушным (насколько это свойственно камню) собором, что всегда служил объектом недовольства городских жителей. Если правда, что нормандцы заменили древний собор этим, гораздо более красивым и величественным зданием, то, стало быть, и дворец епископа служит наглому утверждению силы и власти завоевателей. Но сегодня мои мысли все еще занимали давно вымершие римляне и их юридические споры, так что я ничего не слышал, пока шелест чьей-то одежды позади не вывел меня из задумчивости. Я резко обернулся, уже понимая, что это мой преследователь и мучитель.