На следующий день часть ребят, получивших низкие оценки при проверке техники пилотирования, покинули нашу казарму и перешли в другую, где находились красноармейцы охранных подразделений. Им не суждено было стать курсантами. Всех их оставили служить срочную при школе. Им было обидно, но, видимо, такова судьба. Наша школа только открылась. Располагалась она на месте ранее базировавшегося здесь авиационного соединения, переведенного на другое место. Местные жители говорили, что аэродром этот строили немцы в конце двадцатых – начале тридцатых годов. Здесь они готовили для себя летчиков гражданской авиации. После прихода к власти Гитлера они ушли, и на нем стала базироваться наша военная авиация.

Аэродром по тем временам был построен хорошо, имел отличный жилой городок, неплохие казармы, учебные классы, ангары, централизованную заправку самолетов топливом, водой, маслом. Суть ее заключалась в том, что между двумя соседними самолетами на основной якорной стоянке находилась своя заправочная колонка, размещавшаяся в небольшом подземном колодце. Достаточно было технику самолета открыть крышку, взять необходимый заправочный пистолет со шлангом и произвести заправку машины всем необходимым. В зимнее время вода и масло заливались в подогретом виде. Разумеется, такой вид заправки не требовал ни топливозаправщиков, ни водомаслозаправщиков. Правда, когда я там учился, она не использовалась.

В школе имелось все необходимое для обучения курсантов, начиная от хорошо оборудованных учебных классов и материальной части до квалифицированного инструкторско-преподавательского состава. В гарнизоне имелись отличный стадион, зимний спортзал, тир, плац. Все содержалось в полном порядке.

С большим усердием я принялся за учебу. За занятиями дни проходили быстро. Курсантская жизнь потребовала коренной ломки сложившихся на гражданке порядков. Там я был сам себе хозяин. А здесь надо быть всегда подтянутым, выполнять уставной порядок, соблюдать распорядок дня, постоянно находиться на виду командиров разных уровней, беспрекословно выполнять любую команду или приказ. Бывало, что иной раз, видя явную несправедливость, приходилось себя сдерживать и подчиняться. Со временем постепенно стал привыкать. А спустя некоторое время уже не представлял себе армию без строгих воинских порядков.

В учебную программу входили дисциплины, которые необходимо было знать как летчику, так и строевому командиру Красной Армии. Преподавательский состав имел хорошую специальную подготовку. Изучаемый материал излагался доходчиво и понятно. Лекции иллюстрировались большим количеством схем и примеров. Среди преподавателей выделялся интеллигентного вида приятной внешности майор Чубукин, в прошлом летчик-истребитель, расставшийся с летным делом по состоянию здоровья. Его он потерял, попав в аварию, получив при этом серьезное увечье позвоночника. Самолет попал в перевернутый штопор, из которого Чубукин не сумел его вывести и упал вместе с машиной в густой лес под Серпуховом. Почти все занятия проводились в учебных классах. Исключение составляли строевая подготовка, физо и иногда топография с выходом на местность для выполнения практических занятий.

Прошло время начала занятий в техникуме, а меня нет. Отец знал, где я, но все же волновался. В первое время я чувствовал оторванность от дома, родных, старых друзей и товарищей. Это наводило тоску, но потом постепенно привык.

С целью повышения боеспособности Красной Армии нарком обороны Тимошенко ввел новые, более строгие порядки в войсках. Особенно это касалось военных учебных заведений. Большое внимание уделялось укреплению воинской дисциплины, всевозможным тренировкам. На строевых занятиях нас заставляли стоять по команде «смирно» в течение 30 минут с последующим доведением до часа. Для меня это однажды кончилась потерей сознания. Оцепенев, держа руки по швам, я рухнул на землю. После этого случая командир роты капитан Воскресенский, проводивший тренировку, дал совет: когда стоишь по команде «смирно», не перенапрягайся, тогда выстоишь и не упадешь.

Впоследствии я девять раз участвовал в парадах на Красной площади, и мне всегда помогал этот совет. В 1954 году на параде, посвященном 300-летию воссоединения Украины с Россией, я едва успел схватить за воротник куртки командира нашей роты и втащить его внутрь строя, когда он за минуту до начала торжественного марша, теряя сознание, стал падать. В школе проводились тренировки и по линии питания. Вначале один, а затем и два раза в неделю мы довольствовались сухим пайком, состоявшим в основном из сухарей. В него также входила селедка, немного сахара и постное жидкое безвкусное пюре, называемое нами баландой.

Олсуфьевская школа готовила летчиков-бомбардировщиков на самолете СБ. Переходным, промежуточным типом между У-2 и СБ был самолет P-5, к тому времени уже устаревший и снятый с вооружения. Ранее он считался неплохой машиной не только у нас, но и за рубежом. Р-5 имел несколько модификаций и соответственно наименований. На нем наши летчики вывезли большую часть челюскинцев, за что первыми в СССР были удостоены звания Героя Советского Союза.

По сравнению с У-2 Р-5 показался более сложной машиной. На нем стоял мощный мотор М-17 конструкции Микулина, заимствованный с немецкого Даймлер-Бенца, имелся управляемый стабилизатор. Курсант вывозился не с задней кабины, как на У-2, а с передней, где находился пилот. Внешне самолет был больше, выглядел солиднее нашего предшественника и вызывал у нас чувство гордости при освоении этой более сложной во многих отношениях машины. Мой инструктор младший лейтенант Н. Белов по сравнению с Любушиным как методист показался мне слабее. Внешне он был привлекательным, спокойным, однако в полете становился шумливым, ворчливым, ругался матом. Приходилось терпеливо выслушивать его. Он, вероятно, считал, что простые слова до курсанта не дойдут. Я с этим смирился и вылетел самостоятельно в числе первых. К началу зимы выполнить летную программу в полном объеме не удалось никому. Погода испортилась, полеты прекратились. Мы перешли на классные занятия, строевую подготовку и хозяйственные работы.

Во время учебных полетов произошло летное происшествие. При выполнении самостоятельного полета старшина классного отделения Максимов на посадке выровнял самолет слишком высоко. С высоты трех метров машина упала на правое колесо. От удара о землю оно вместе со стойкой крепления сломалось. Максимов поздно заметил ошибку. Стремясь ее исправить, он в момент падения самолета дал полный газ. Машина подпрыгнула и, зависнув на какое-то время без скорости, без повторного касания земли пошла на второй круг. Все, кто в этот момент находился на полетах, замерли в ожидании чего-то нехорошего. Однако он справился с управлением, набрал скорость и перешел в набор высоты.

На самолетах Р-5 радиостанции не было, поэтому подсказать, как надо действовать курсанту в дальнейшем, не могли. Исход благополучной посадки всецело зависел от сообразительности самого Максимова, его хладнокровия и выдержки. Неверные действия могли привести к более неприятным последствиям. Больше всех переживал, судя по той нервозности, которую проявлял на старте, командир звена старший лейтенант Филькин. Мы видели, как этот маленький толстячок бегал по квадрату и разносил в пух и прах беднягу Макса. Споткнувшись обо что-то, упал и, отплевываясь, в самых сочных выражениях, грозил ему руками и приговаривал: «Ну только сядь, только сядь! Ты еще узнаешь, что такое Филькин, будешь знать, как ломать машину!»