– Никто так не хочет. Но ничего с этим не поделаешь. Радуйся тому, что у тебя осталось.

– А что у меня осталось?

Я зло сплюнул и отвернулся.

– Твоя палочка-выручалочка, бля! А это, согласись, уже не так уж и мало.

– Эх, товарищ майор… Мне бы ваш оптимизм!

– Однажды отправившись на войну, с первым твоим выстрелом ты открыл ящик Пандоры, сам того не подозревая. Теперь ты себе не принадлежишь. Потому и мучаешься. Это естественно. Хуже было бы, если бы не мучился. Тогда бы я с тобой разговаривал не здесь, на лыжной базе, а в сумасшедшем доме. Понял?

Пика раньше был именно таким – очень веселым, словоохотливым юморным парнем. Но это лишь на первый взгляд казалось, что он выглядел именно таким. Он просто носил маску из своей прошлой жизни. Внутри же он был уже совершенно другим. Мне было достаточно провести несколько минут с ним наедине, немного поговорить, чтобы понять, почувствовать его родственную душу. Я видел, что и его тоже война изменила, коснувшись своими грязными костяшками его наивной и беззащитной юной души, где вмиг все остыло, окаменело, постарело и поседело. Он стал холодным и расчетливым прагматиком, как скучный старый дед, как тот Митрич, который выживет с тараканами при ядерном апокалипсисе. Его уже ничем не удивишь и не испугаешь. У него своя давно сложившаяся жизненная позиция, выстраданная долгими бессонными ночами в госпиталях и в многочасовых очередях в чиновничьих приемных за соцпособием. По сути, таким, как он уже ничего особо не нужно от жизни. Они прошли свое Чистилище, свой Рубикон, отстояли свою очередь в Бесконечность, вдруг получив неожиданную отсрочку в качестве какой-то нелепой индульгенции. Может быть, они искали Бога или хотели найти некую Высшую Силу, Высший Разум, чтобы получить ответы на свои вопросы. Но они ничего подобного не нашли, кроме самих себя. Но мне иногда кажется, что они все-таки получили эти ответы. Иначе, зачем носить маску? Прикидываться? Пика уже никогда не будет, как прежде: беззаботен, весел, счастлив. И его мир тоже никогда не станет таким. И он это прекрасно понимал. Поэтому он даже не пытался изменить свой мир, изменить себя – жениться, к примеру. Открыть этот свой мир для другого, любимого человека, чтобы попытаться все изменить, растопить этот лед, чтобы зацвели какие-то там райские сады. Но он прекрасно знал, что уже ничего не получится. Зачем еще кому-то портить жизнь? Он, как старый прагматик, все просчитывал и мыслил чисто рационально, по пути наименьшего сопротивления и минимальных потерь.

…Мы доехали на снегоходе до половины склона. Дальше цивилизация кончалась. С самой верхотуры горного гребня еще ни один безбашенный сноубордист не рисковал спуститься. Остались далеко позади подъемники, льющаяся из репродукторов музыка, многолюдные склоны и лесная чащоба. Горный хребет, словно исполинское чудовище, упирался своим заснеженным позвоночником в бездонное чернеющее небо, сквозь которое, казалось, проглядывал леденящий холод вечного Космоса.

– Все, приехали, – заглушив двигатель своего снегохода, заявил Пика – теперь только пешком. Иначе – убьемся.

Мы задрали шерстяные маски, перекурили у затихшего, еще горячего снегохода и двинулись вверх по склону, цепляясь за тонкие покрученные стволы низкорослых деревьев. Кустарник хлестал нас ветками по лицу, ноги иногда проваливались в нехоженых сугробах и мы неловко падали. Минут через сорок, изрядно выдохшись, хватая широко открытыми ртами воздух и прямо-таки валясь с ног от усталости, мы взобрались на вершину горной гряды. И тут перед нами предстала величественная картина близлежащей местности с высоты птичьего полета. В молочном вечернем мареве дремали хребты и перелески, тлеющими угольками светились в низинах огни поселков и деревень. Оттуда, из печных труб, поднимался сизый дымок, собираясь в неподвижные полупрозрачные белесые облака, которые, словно медузы зависли над притихшею землей.

В грудь и лицо ударил упругий ветер, набравший скорость в ущельях, словно в аэродинамической трубе. На Западе красное уставшее солнце уже торопилось нырнуть за лесистые заснеженные хребты – оно уже не грело и в условиях атмосферной рефракции было похоже на огромный догорающий костер, слегка подрагивая в восходящих потоках теплого воздуха. Начали сгущаться вечерние сумерки.

Мы с Пикой сели передохнуть на огромный валун. Я отхлебнул немного горячего чаю из своей термофляги и передал ее Пике.

– Красота! – проронил Пика.

Я посмотрел на него – его, в общем-то, еще юное лицо светилось какой-то детской радостью, восторгом ребенка, который увидел нечто прекрасное и увлекательное, о котором только в сказках пишут. Его скулы были розовыми – то ли от заката, то ли от мороза.

– Красота – согласился я.

А что тут скажешь? Добавить нечего. Действительно – красота природы и ничего лишнего. Разве только вон те деревни, отчаянно дымившие своими печными трубами, хотя и это творение вездесущего клопа под названием человек удачно вписывалось в этот горный вечерний пейзаж. И все восторженные крики людей на горнолыжных спусках, рев двигателей машин и снегоходов, музыка, смех, шум далеких городов, все войны и конфликты, вся человеческая кутерьма, напоминавшая мышиную возню и все то, что породила деятельность человеческой цивилизации – все это осталось где-то далеко внизу и потому казалось таким мало значимым, ничтожно малым по сравнению с величием и красотой природы. А здесь мы были совершенно одни, на вершине хребта, казалось – на самой вершине Мира, в первозданной тишине, нарушаемой только музыкой ветра, в свете багрового заката.

– На вершине ты не найдешь Бога. На вершине ты найдешь самого себя – сказал я, к месту вспомнив изречение какого-то древнего философа.

– И все-таки, это прекрасно! – прошептал Пика – Я не перестаю удивляться, сколько бы ни приходил сюда.

Я закурил.

– Интересно, – размышляя, заговорил я – умирая, Ящер говорил о какой-то Венере. Часом, не знаешь, кто это такая?

Пика, не моргая, смотрел на закат.

– Именно из-за нее мы сюда и пришли – деловито-монотонно сообщил он.

От удивления у меня выпала изо рта сигарета.

– Что?!

Пика, словно индейский шаман, сидел, не шевелясь. Затем он оживился и медленно поднял руку, указывая на темнеющее небо немного выше и левее того места, где еще совсем недавно горело заходящее солнце:

– А теперь посмотрите во-он туда.

– Ну?

– Видите звезду? Слабенькая такая…

Я присмотрелся и действительно увидел там слабую едва различимую в отблеске затухающей вечерней зари звезду. Маленькую звездочку.

– Звезда Венера – прошептал я.

Оказывается, Ящер, умирая, говорил мне о планете Венера.

– Воистину, пути Господни неисповедимы – сокрушенно покачал я головой – Но причем здесь Венера?

Пика пожал плечами.

– Ящер часто говорил о звездах, о планетах,