— Я тоже так считаю, — ответила Кэти, с трудом проглотив комок в горле.

— Сколько ему?

Она вся внутренне ощетинилась:

— Чуть больше трех.

Кивнув, Трэвис заметил:

— Значит, он мой.

Да как он посмел это сказать? Ведь он прекрасно знал, что был у нее первым и единственным мужчиной!

Она холодно посмотрела ему прямо в глаза. Прежде чем они заговорят о чем-нибудь еще, он должен кое-что уяснить.

— Нет, Трэвис, — возразила она решительно. — Он мой.

— Да он просто моя копия! — воскликнул Трэвис, махнув рукой в сторону амбара.

Носком поношенного черного башмака Кэти постукивала по глине.

— То, что у мальчика твои ямочки на щеках, еще не делает его твоим сыном.

Трэвис фыркнул:

— В таком случае я хотел бы знать, а что же делает?

— Я скажу тебе, Трэвис. — Кэти выступила вперед, ткнув ему в грудь указательным пальцем. — Быть с ним здесь и днем и ночью. Носить его на руках, когда он заболел крупом и едва мог дышать… рассказывать ему сказки перед сном и отгонять от его постели страшных чудовищ… радоваться, когда он делал свои первые робкие шаги…

Кэти глубоко вздохнула и продолжала бы, если бы Трэвис не схватил ее за плечи и не встряхнул с силой.

— Неужели ты думаешь, Кэти, что мне хотелось уйти?

— А что еще я должна была думать, Трэвис? — огрызнулась она, откидывая голову назад и яростно встречая его взгляд. — Ты отправился в Сан-Франциско по делу всего на четыре дня, а вместо этого исчез на четыре года!

— Это была не моя вина, — ответил он, крепче сжимая ее плечи. — Я могу все объяснить.

— Слишком поздно! — отрезала Кэти и высвободилась из его рук, пока теплота его прикосновения не лишила ее столь тяжело дававшейся ей силы сопротивляться.

Трэвис провел обеими руками по волосам, и Кэти сделала отчаянное усилие, чтобы не заметить, как напряглись мускулы на его руках.

— Кэти, — сказал он, и руки его упали вдоль тела. Он покачал головой. — Не таким я представлял свое возвращение.

— А я и вообще не представляла, что это произойдет.

— Мне следовало тебе написать.

— То, что следовало, ни черта не значит, Трэвис.

— Я ведь не хотел обидеть тебя, Кэти, — сказал он мягко.

Но он это сделал. Более чем кто бы то ни было другой, Трэвис Дин ранил ее чувства, отчаянно обидел ее. Она доверяла ему. Любила его. Ждала его, как последняя дура.

О Господи, его голос и сейчас обладал особой властью над ней. От его звука вдоль ее спины пробежали мурашки, как от нежной и легкой ласки. Она помнила теплые летние ночи, когда он сжимал ее в объятиях и они лежали на лугу, глядя на звезды. Она помнила прикосновение его рук, вкус его губ и тяжесть его тела.

Но она помнила и то, как узнала, что беременна, что осталась одна, и как долго и уже почти без надежды на его возвращение ждала его.

Она замерла, будто окаменев.

— Да, много времени прошло, Кэти.

— Слишком много, Трэвис.

Он покачал головой, потянулся к ней и привлек ее к себе прежде, чем она успела отпрянуть. Он прижал ее к груди, и она ощутила бешеное биение его сердца, в унисон с ее собственным.

— Четыре года или четыреста лет, Кэти, — прошептал Трэвис, склоняя голову к ней, — и все же эта магия сохранилась между нами.

Их губы встретились, и его поцелуй отнял у нее последние силы, ее колени ослабли и подогнулись. Четыре года растаяли, растворились в горячем, жадном желании, поднимавшемся внутри ее тела, как волна, яростно обрушивающаяся на берег.

Потом Трэвис оторвался от ее губ, посмотрел ей в глаза и сказал:

— А теперь, Кэти, дорогая, почему бы тебе не рассказать мне о моих похоронах, о нашей свадьбе и о сыне? И не обязательно в таком порядке.

Его сын. Даже это слово, произнесенное вслух, вызывало у него головокружение.

У него был сын, а он пропустил все то время, пока живот Кэти округлялся, пока младенец рос в ее чреве. Он мог бы держать на руках этого крохотного малыша с красным личиком и слышать его первый крик и дыхание.

Глаза его обожгли слезы, и Трэвис с трудом перевел дух, стараясь успокоиться. Черт возьми! Ему было так жаль, что он был лишен этого счастья.

— Джейк родился через восемь месяцев после твоего отъезда.

Это известие потрясло Трэвиса. Значит, Кэти знала о будущем ребенке до его отъезда, но не проронила ни слова. А если бы она сказала?

Отменил бы он свое путешествие? Остался бы дома? «Нет, — честно признался он себе. — Скорее всего нет. Но уж по крайней мере я бы рвался домой и не оставался бы вдали от дома ни одного лишнего дня. И уж, вероятно, не стал бы заходить в городской салун, изменивший для меня все».

— Почему ты не сказала мне, что ждешь ребенка?

Кэти фыркнула и отпрянула от него, обжигая его взглядом.

— Хочешь во всем обвинить меня?

Трэвис провел рукой по волосам, потом покачал головой:

— Конечно, нет. — Он слишком хорошо знал, кого винить во всем случившемся. — Но ведь ты могла мне сказать.

— Тогда я еще не была уверена.

Она стояла выпрямившись, как стрела.

Ему так хотелось дотронуться до нее, сделать то, о чем он мечтал много бессонных пустых ночей. Ему хотелось заключить ее в объятия, зарыться лицом в ее шею, хотелось, чтобы потерянные четыре года, которые прошли без нее, пропали, исчезли, испарились.

— Где, черт возьми, тебя носило? Где ты был? — пробормотала она.

— Где я был? — переспросил он тихо, вспоминая о влажных объятиях черных трюмов бесчисленных кораблей. Где он только не побывал! На тропических островах и в холодных городах, в странном чужом и притягательном мире Востока. Его не было здесь так долго, что он едва ли знал, с чего начать рассказ и как объяснить Кэти свое исчезновение.

Прежде чем он попытался это сделать, она покачала головой:

— Не важно. Теперь это не имеет значения, Трэвис.

— Ты права. — Он подошел к ней ближе и остановился у нее за спиной. — Значение имеет только то, что я вернулся, что я здесь. И я остаюсь.

— Нет, — ответила Кэти, оборачиваясь, чтобы видеть его лицо, и он заметил решительный блеск в ее зеленых глазах, и блеск этот был предупреждением. — Имеет значение то, что я похоронила тебя и переехала сюда.

— Но я не умер, — напомнил ей Трэвис, снова вспомнив о своем могильном камне.

— Для меня умер.

— Хочу спросить из чистого любопытства, — проговорил Трэвис напряженным тоном, — от чего я умер?