— Я хочу, чтобы Мелисса родила твоего ребенка, — повторил Берти. — Что ты предлагаешь?

Алан пожал плечами:

— Ничего не предлагаю. У этого плана полно слабых мест. И знаешь, какое главное? Я. Полгода спать с одной женщиной! Причем желательно не только спать, но и видеться в течение дня хотя бы иногда. Потом девять месяцев быть с ней рядом, пока она носит моего ребенка. Даже если ты считаешь, что этот малыш нужен только тебе… ты думаешь, что после этого она будет для меня просто няней твоего сына?

Берти скуксился. Он не был ревнив в привычном понимании — ему, в целом, было плевать на то, что Алан с кем-то там спит, что на него томно смотрят и мужчины, и женщины. Но это потому что у Берти была железная уверенность: их отношения особенные и никто не сможет встать между ними. С такой позиции он… впервые почувствовал страх. Но страх все равно не мог заглушить это желание: он на самом деле хотел этого ребенка.

Несуществующего, да, но для Берти вполне реального. Сына Алана, наверняка с такими же темно-синими глазами, с кудрявыми волосами, загорелого, подвижного и неусидчивого мальчишку, умного и отважного. Как Алан. Он мечтал об этом уже больше года и однажды даже признался Алану, но тот принял его слова за шутку. Однако Берти не переставал хотеть. Наверное, он хотел этого даже сильнее, чем быть для Алана единственной любовью. Поэтому Берти подвинул запчасти и реагенты, с трудом запрыгнул на высокую столешницу, устроившись рядом с Аланом, и положил голову ему на плечо:

— Я хочу ребенка. Очень. Сам я его сделать не могу — проклятый дар лишил меня этой возможности. Усыновить случайного мальчишку… я не уверен, что смогу его полюбить. Если ты будешь заботиться об этой девочке, а у меня будет ваш сын, я как-то переживу, что теперь в твоей жизни не я один.

— А я? — спросил Алан. — Как я должен себя вести и чувствовать, ты подумал? Ну нет, любовь моя, либо мы лезем в эту кабалу вместе, либо никак.

Берти нахмурился:

— В каком смысле?

Алан приобнял его за плечи и после секундного раздумья предложил:

— В смысле, ты не советы давать с противоположного конца кровати будешь, а участвовать в процессе наравне со мной. С нами.

Берти чуть отстранился и с ужасом посмотрел на любимого:

— В процессе? То есть заниматься с ней сексом?

Алан растянул губы в шальной улыбке:

— Ну, представишь, что делаешь себе ребенка. Сам. Что ты так на меня смотришь? Я понимаю, что за девятнадцать-то лет ты уже успел забыть, как выглядит обнаженная женщина, но на другое я не согласен. Ты практически вводишь в нашу с тобой семью третьего человека и при этом хочешь, чтобы тяжесть психологическая лежала только на мне. Будь с ней, привяжись к ней… возможно, полюби… или возненавидь — и передумай делать с ней детей.

Берти на мгновение прикрыл глаза. Алан всегда умел его удивлять: заявить такое…

Но почему-то ощущалось, что в его словах есть доля… справедливости. Какая-то извращенная, непривычная для понимая, но есть. По отношению к Алану. Впрочем, у него вообще нет представления о том, что такое неприлично.

— То есть, по-твоему, я поступаю плохо с точки зрения морали потому, что предлагаю тебе спать с рабыней, а потом дать ей свободу после рождения ребенка? Но при этом ты сейчас говоришь, что эта же рабыня будет спать с нами обоими… причем одновременно… И, опять же, считаешь это нормальным?

Алан усмехнулся:

— Ну, некоторые считают это хорошим сексуальным приключением. К тому же, жизнь несправедлива. Если она родит тебе ребенка и захочет уйти, дашь ей свободу… но я не думаю, что секс втроем на постоянной основе будет для нее более травмирующим, нежели рождение ребенка и то, что его впоследствии отнимут.

Алан и сам не мог сказать наверняка, почему он довел авантюру Берти до столь абсурдной ситуации. Быть может, потому что отчетливо почувствовал, что это важно для Бертрана. Или природный авантюризм толкал на подвиги сомнительной значимости… А может, это было что-то жестокое, что вечно живет в нем и с чем он вынужден бороться. Какое-то желание испытать человека. Сразу трех, точнее: себя, Берти и эту кукольную рабыню.

Еще Алан злился на Берти. И потому что додумался предложить такое, и потому что привез в дом рабыню. Рабство Алан не то чтобы ненавидел, скорее презирал. Особенно если говорить об элитных рабах, а не тех, что попали туда по решению суда или из-за неспособности себя обеспечить.

Мелисса была, бесспорно, красива. Эта порочная привлекательность юности и невинности сделала бы ее желанной гостьей в гареме любого извращенца. Светлые кудрявые волосы, большие глаза, чувственные губы; худенькая и с небольшой грудью. Она была похожа на мать Берти, что объясняло его выбор — видимо, все же хотел, чтобы у желанного ребенка было что-то и от него. Схожесть была не то чтобы сильно заметной, но… Мать Берти — аристократка в десятке поколений, ее черты лица острее, и все же Алан не верил, что ни в одном из шести рабских домов — Алану уже доложили весь маршрут — не нашлось девушки красивее Мелиссы.

Рабыню поселили в Рассветных покоях — они ближе всего к комнатам Берти и Алана, к тому же, одни из немногих в хозяйской части замка, что оформлены в светлых тонах, более подходящих для девушки. Когда Алан вошел, Мелисса стояла в гардеробной на высоком пуфе, пока прибывшая из столицы специалистка по красоте прикладывала к ней отрезы ткани.

— Выйди, я хочу поговорить с ней наедине, — бросил Алан с порога, не дожидаясь приветствий.

Бойкая брюнетка, что уже пыталась «познакомиться» с Аланом методом непрошенных советов, урок первой встречи уяснила и из комнаты вышла быстро, пусть и с деланным высокомерием. А вот рабыня смотрела на него с долей ужаса. Напуганный ребенок, не иначе.

— Не стой там. Давай присядем, — и Алан кивнул в сторону дверей.

Как и все покои в хозяйской части замка, спальнями они являлись лишь условно — это обычно как минимум три комнаты: небольшой кабинет-гостиная, сама спальня и большая гардеробная. В спальне у окна стоял столик с парой кресел — предполагалось, что здесь можно позавтракать. Алан занял одно из кресел, а девушка неуверенно опустилась в другое. Он не выдержал, улыбнулся: Мелисса казалась провинившейся школьницей, милым ребенком, но никак не будущей матерью его ребенка.

— Сколько лет тебе? — спросил он.

— Почти девятнадцать, — тихо ответила та, не поднимая глаз.

Алан вздохнул:

— Вовсе не обязательно меня так бояться. Я девственниц в пищу не употребляю… даже в суеверных легендах это скорее по профилю Берти. Как ты стала рабыней?

Мелисса метнула на него быстрый взгляд, но тут же снова уставилась на сомкнутые в замок руки у себя на коленях:

— Родители продали. У брата был крупный долг, — сказала она с плохо скрытой обидой в голосе.

Тут Алан невесело рассмеялся: