В январе пошли в наступление. Операции по своему замыслу были очень сложные, но в то же время по исполнению легче, потому что мы шли уже по чужой территории. Здесь мы уже почувствовали себя свободнее. Когда по своей территории шли, то как-то боялись лишний снаряд по своим домам выпустить.

На территории Польши был случай, который мне запомнился. Остановились, я захожу в дом покушать. Полячка кричит: «Вшиско герман забрал, ничего нет. Все забрал!» Я говорю механику-водителю: «Разверни машину, пушкой к этой…» Она как увидела пушку — «Ой, пан, все есть! И сало, и яйки, и самогон!..» Но вот запоминающихся боев было мало. Я уже командовал ротой, и находился все время чуть сзади, чтобы управлять взводами, видеть бой. Особо вперед я не лез.

Подошли к Берлину: обходя его, взяли Потсдам, а 2 мая пал Берлин. После падения Берлина мы получили приказ двигаться на Прагу. И в 4 часа 30 минут 9 мая мы вступили уже в Прагу. Именно там погиб мой друг Иван Гончаренко, с которым мы вместе учились в училище. Он обеспечивал переправу техники через Манасов мост, идущий через реку Влтава, — и его танк сжег фаустник…

Где-то в 11 часов мы услышали по радиостанции: «Победа!» Поднялась стрельба. Все кругом гудело — такая поднялась стрельба из всех видов оружия. Снаряды, мины летят! Но потом как будто какой-то импульс был послан — стрельба резко закончилась. Мы начали кататься по земле, целоваться, шапки, пилотки вверх кидать. Мы, с одной стороны, радовались, что мы остались живы, что закончилась война. Но, с другой стороны, мы плакали о тех, кто не вернулся, — о том, что их папы и мамы не увидят своих дочерей и сыновей. Во-вторых, мы плакали за тех малышей, детей, у которых погибли папы и мамы, которые не увидят ласки своих родителей, которые остались сиротами… Недаром в песне поется: «Это радость со слезами на глазах». Так закончилась война. Нашему командиру бригады за последние три операции было вторично присвоено звание Героя Советского Союза, а я был награжден орденом Красного Знамени.

— Какие взаимоотношения складывались между командиром и экипажем?

— Хорошие. Я не курил, всегда свою махорку раздавал — экипаж был доволен. Я вместе с ними пушку чистил, вместе с ними таскал снаряды, горючее. Я никогда экипаж не оставлял, выполнял всю работу вместе с экипажем. Танк закапывали, чистили, мыли, ремонтировали сами. Офицерам давали дополнительный паек, в котором было масло сливочное, сало, папиросы. Я сам за ним никогда не ходил, ходил кто-то из членов экипажа. Я говорил: «Идите, получайте». Приносит, мы все садимся и делим паек на всех. Были такие, кто украдкой ел, прятался, — а я свой отдавал. В танке был НЗ — хорошие сухари, сало, тушенка. Мы в танк его не клали, а привязывали так, чтобы его можно было в любое время оторвать и сбросить. Конечно, и теряли его: башню повернешь — он оторвался. Но что такое вчетвером закопать танк?! Вот тут этот НЗ выручал. Впереди обычно пехота, которая отрывает себе ячейки. Видишь — начинают дремать, значит, уже выкопали. Подходишь к командиру отделения: «Так и так, хлопцы, надо помочь. Вот вам сухари, сало, сахар. Оставляйте наблюдателей, остальные работают». Некоторые боялись вскрыть — мол, приказ, но потом почти все стали так делать. Танкистам еды хватало, у танкистов норма была хорошая, а у пехоты-то ничего не было! Федя Сурков, потом Герой Советского Союза, был испытателем на Челябинском заводе. Говорит: «Командир, давай регулировку топливного насоса сделаем». Я говорю: «А что такое?» — «Мы можем на 50–60 лошадиных сил увеличить мощность двигателя!» — «Федя, нельзя же, там пломбы на обороты двигателя стоят!» — «Две атаки — и танка нет, и двигателя этого тоже нет, чего переживать?» В училище учили заправлять танк — надо сетку, шелковый фильтр, а здесь прямо из лейки, — ух туда! Какие насосы?! Машины-то не подойдут! Бочки скидывали, и все. Все приходилось самим делать.

— Когда в атаку шли, люк был открыт?

— Верхний обычно открывали, но пружинки с защелок не снимали. Механику-водителю приоткрывать свой люк во время боя я не разрешал. Немцы тоже не дураки — они видят, что люк приоткрыт, и механика «убирают». У него два перископа стоят. Конечно, они быстро забрызгиваются. Но там же есть колпаки — можно один колпак закрыть, с другим работать — второй остается чистым. Потом этот закрыл, второй открыл. Приспосабливались! На маршах и я водил, и механик-водитель. Один раз на мне полушубок топором разрубали. Прошел дождь, а потом мороз ударил. Я сидел на шаровой установке и показывал дорогу. Когда машина остановилась, я не смог пошевелиться. Пришлось рубить топором. Но только один раз я танк в бой водил за механика-водителя. Надо сказать, механики у меня были хорошие. Вообще, от него очень много зависит в бою. Как он слушает тебя, как он выполняет твою команду. Где разворот, где короткая остановка. Механик-водитель должен работать как часы, должен все понимать. Общаться через переговорное устройство — это долго. Я должен сказать радисту, а он уже сообщает экипажу. Поэтому управлялись ногой! Так подтолкнул, сяк подтолкнул. Ну а на Т-34–85 я сам мог переключаться между радио и ТПУ.

Управление на Т-34 тяжелое. По днищу на коробку скоростей идут тяги. Они иногда выскакивали из креплений, и приходилось их кувалдочкой туда забивать. Рычаги переключать помогаешь себе коленом… тяжело. Что ломалось в танке? Летели топливные насосы, коробки скоростей, тормозная лента могла полететь, но это только от расхлябанности. Когда ленты натягивали, не полностью затянул, шплинты не поставил — и она уже начинает болтаться. Сама ходовая часть очень мощная. Наши танки Т-34, Т-34–85 — это незаменимые танки во время Великой Отечественной войны. Качественные были! И маневренность хорошая, и проходимость хорошая.

Могла гусеница порваться, но это опять от расхлябанности. Идешь, чувствуешь, что-то попало, — машина рвет — надо выйти посмотреть. Однажды у меня на противотанковой мине порвало гусеницу и выбило каток. Поставили запасные траки, и на четырех катках пошел. Конечно, намаялись — заводить ленивец, натягивать гусеницу очень тяжело. Один раз с экипажем меняли коробку передач и один раз снимали и ставили движок. Делали так: в башню вставляли бревно, таль на это бревно, а потом уже опускаешь.

— Сжатым воздухом для запуска двигателя часто приходилось пользоваться?

— В очень редких случаях. Это как НЗ: необходимо лишь тогда, когда машина заглохнет в бою, в атаке. Или стартер полетел, или аккумуляторы сели. Вот в этих, и только в этих случаях использовали сжатый воздух.

— Вы различали танки сормовские, тагильские?

— Конечно. У нас в основном были челябинские, поскольку пополнение шло в основном оттуда. Придет маршевая рота. Мы смотрим, сколько у нас командиров не хватает, сколько членов экипажей — столько оставляем. Остальные садятся на поезд, едут обратно — получать машины. Бывали случаи, ребята всю войну туда-сюда проездили. А чего ему? Паек хороший, кого-нибудь подсадит на платформу — еще приварок.

— Бывали случаи выведения из строя танка, с тем чтобы не идти в бой?

— Бывали. Выводили из строя мелочовку. Например, прицел. Иногда ломали боёк. Песок насыпали в баки. Такие случаи были редки, но были. Однажды прибыло новое пополнение, не наше, не челябинское. Двое надрезали себе подколенные сухожилия. Их судил трибунал — расстреляли. Были и самострелы.