Насилие, которое более всего ужасает нас и которое мы называем «случайным» и «бессмысленным», не является ни тем ни другим. Оно всегда имеет цель и смысл, по крайней мере для преступника. Мы можем не знать его цели или не понимать ее, но она существует, и, до тех пор пока мы считаем акт насилия «бессмысленным», мы не сможем в нем разобраться.

Иногда акт насилия выглядит настолько устрашающе, что мы называем его виновника чудовищем. Но вы увидите вскоре, разобравшись в его человеческих качествах (а он такой же человек, как вы и я), что этот акт насилия можно было предсказать. Хотя мы затронем новые для вас факты и теории, связанные с насилием, вы вскоре убедитесь, что большая часть информации каким-то образом перекликается с вашим собственным опытом. Вы поймете, что даже самые изощренные виды насилия имеют достаточно заметные признаки и предупреждающие сигналы. Вы увидите также, что более обыденные типы насилия, то есть те, которые могут затронуть любого из нас, как вызванное гневом насилие в отношении близких, столь же хорошо распознаваемы, как и проявления любви. (На самом деле насилие имеет намного меньше разновидностей, чем любовь.)

В телевизионных новостях показывают сюжет о мужчине, который застрелил жену на ее рабочем месте. Суд выдал ему постановление, запрещающее приближаться к жене, одновременно со вступлением в силу решения суда о разводе, причем это совпало с его днем рождения. В сюжете говорится о том, что он угрожал жене, о том, что он был уволен. За неделю до убийства он уже приставлял пистолет к голове жены, он преследовал ее. Но, даже сообщив об этих фактах, корреспондент заканчивает сюжет словами: «Официальные лица признают, что никто не мог предположить такое несчастье».

Так происходит из-за нашей веры в неисчерпаемую сложность человека, в миллионы мотивов и разновидностей поведения. Но человек устроен намного проще. Мы хотим думать, будто из-за бесконечного множества возможных сочетаний человеческих существ и эмоций предсказание насилия такое же трудное дело, как выигрыш в лотерее, но это не так. Мы хотим верить в то, что насилие находится за пределами нашего понимания, потому что пока оно остается тайной, мы не считаем себя обязанными избегать, исследовать или предупреждать его. Мы не считаем нужным брать на себя ответственность за неумение читать сигналы, ведь читать вроде было нечего. Мы можем сказать себе, что насилие происходит без предупреждения и обычно по отношению к другим, но благодаря существованию этих удобных мифов страдают жертвы и процветают преступники.

Истина заключается в том, что каждой мысли предшествует восприятие, каждому импульсу предшествует мысль, каждому действию предшествует импульс, и человек – совсем не столь скрытное и загадочное существо, чтобы его поведение нельзя было разложить на алгоритмы. Необходимо найти ответы на первостепенные для сохранения жизни вопросы. Попытается ли человек, который меня беспокоит, нанести мне вред? Впадет ли в ярость сотрудник, которого я должен уволить? Как поступить, если человек отказывается уйти из моей жизни? Как правильнее реагировать на угрозы? Какую опасность представляют собой незнакомцы? Как удостовериться в том, что няня моего ребенка не нанесет ему вред? Как узнать, не опасны для ребенка некоторые его друзья? Не подает ли мой собственный ребенок сигналы, предупреждающие о возможном проявлении насилия в будущем? И наконец, как сделать жизнь тех, кого я люблю, более безопасной?

Даю обязательство: дочитав эту книгу до конца, вы сможете ответить на эти вопросы, и у вас появятся причины поверить в свою уже хорошо развитую способность прогнозировать насилие.

Почему я так уверенно говорю об этом? Потому что сорок лет учился этому у самых квалифицированных учителей.

Когда я позвонил Келли и сказал ей, что решил посвятить год написанию этой книги (на самом деле это заняло два года), я также поблагодарил ее за то, чему она меня научила: я всегда благодарю клиентов. «Не думаю, что вы научились чему-то новому на моем случае, – сказала она, – но какой случай дал вам самый важный урок?»

Несмотря на то что мне было из чего выбирать, я сказал Келли, что не знаю. Но, едва попрощавшись и положив трубку, я понял, что знаю ответ на вопрос. Задумавшись, я будто снова оказался в той комнате.

* * *

Женщина направила пистолет на своего мужа, который стоял, вытянув перед собой руки. Она нервно перехватила рукоятку небольшого полуавтоматического пистолета. «Сейчас я тебя убью», – повторила она едва слышно, почти про себя. Привлекательная стройная женщина тридцати трех лет, одетая в черные слаксы и белую мужскую рубашку. В магазине пистолета находилось восемь патронов.

Я стоял в стороне, в дверном проеме, наблюдая за разворачивающейся сценой. Как множество раз до этого и как это многократно повторится в будущем, я должен был спрогнозировать, произойдет ли убийство, сдержит ли женщина обещание убить мужа. Ставки были высоки, потому что, кроме мужчины, которому угрожала опасность, в доме находились двое маленьких детей.

Я знал, что угрозы такого рода легко высказывать, но труднее осуществить. Как и все угрозы, слова женщины свидетельствовали о том, что она не может влиять на события другим способом и, как все те, кто высказывал угрозы, она должна была наступать или отступить. Она могла удовлетвориться страхом, вызванным ее словами и действиями, могла подержать мужа на мушке и ограничиться этим.

Или она могла нажать на курок.

Силы, которые удерживали эту молодую женщину от убийства, и силы, которые могли толкнуть ее на дальнейшие действия, сражались друг с другом подобно океанским волнам во время шторма. Она то становилась агрессивной, то успокаивалась. В какой-то момент казалось, что насилие берет верх, и она выберет его, в следующую секунду создавалось впечатление, что насилие – последнее, к чему она прибегнет. Однако насилие и есть то последнее, что совершают некоторые люди.

Все это время пистолет был направлен на мужа.

Находясь под прицелом, мужчина не шевелился, он только часто, неглубоко дышал. Он держал руки перед собой, как будто они могли остановить пулю. Я помню, как задумался на миг, больно ли, когда в тебя попадает пуля, но другая часть моего сознания мгновенно вернула меня к работе, которую я должен был выполнять. Я не мог упустить ни одной детали.

Женщина, казалось, расслабилась и опять замолчала.

Несмотря на то что некоторым наблюдателям это могло бы показаться благоприятным признаком, я должен был понять, не являются ли паузы попыткой собраться с силами и подготовиться к убийству. Я обратил внимание на то, что женщина была босая, но решил, что это наблюдение не имеет отношения к стоящей передо мной задаче. Детали – это моментальные снимки, а не портреты, и я должен был быстро решить, что может помочь мне сделать прогноз, а что – нет. Разбросанные в беспорядке бумаги на полу у перевернутого стола, лежащая рядом с телефоном трубка, стакан, разбитый тогда, когда спор еще не зашел чересчур далеко, – все это я оценил и быстро отмел.

Потом я заметил важнейшую деталь, хотя это было всего-навсего движение на полсантиметра. (При прогнозах резкое движение может привлечь наше внимание, но редко играет основную роль.) Сдвиг большого пальца правой руки женщины на пять миллиметров к основанию спускового крючка приблизил ее к убийству сильнее, чем все, что она сказала или могла сказать. На этом месте она начала гневную тираду. Спустя мгновение женщина оттянула спусковой крючок назад, и это, очевидно, придало ей уверенности. Она заговорила короткими рублеными фразами. Она становилась все злее, и могло показаться, что я должен поспешить с прогнозом. На самом деле у меня было много времени, потому что самые лучшие прогнозы используют все имеющееся время. Если процесс эффективен, то он завершается сразу перед чертой, которая разделяет прогнозирование и ретроспективу, чертой между тем, что может произойти, и тем, что только что произошло.