– Я полагаю, что одно вытекает из другого, – сказал он, глядя в мое декольте, – самоубийство вашей матери (пока мы остановились на этой версии) из убийства ее любовника, Егора Варламова.

– Какого убийства? Дело-то закрыли! И там об убийстве не было ни слова! У меня плохое чувство юмора, но зато хорошая память.

– Мне всегда подозрительно, когда нож в спине называется «отсутствие состава преступления». Ваша мать показала, что в тот день они были на даче вдвоем. Она и Егор Варламов.

Я пожала плечами:

– Они всегда были вдвоем.

– Где ж она его подцепила?

Ого! А это уже не похоже на допрос! Это, простите, Павел, без паузы, Юрьевич, прямо-таки бабское любопытство! И тон… Ах, что за тон! Даже журналисты, трудящиеся на ниве желтой прессы, деликатнее. Они ее пашут любовно, ручками возделывают, а не прутся комбайном в грядки, как вы. Это ж не морковка, это любовь, хотя они и рифмуются.

Я постаралась успокоиться.

– Они познакомились на презентации. Егор подошел к маме и сказал, как любит ее книги. И попросил автограф.

– А вечером оказался у нее в постели, – ухмыльнулся мент.

– Не вечером. Они какое-то время переписывались.

– И когда это случилось?

– Пять лет назад, – ровным голосом сказала я.

– Презентация состоялась пять лет назад или постель? – ехидно поинтересовался он.

– Пять лет назад они, говоря вашим казенным языком, сошлись.

Знали бы вы, чего мне это стоило. Пять лет мучений! Когда я просто-таки места себе не находила, глядя, как гибнет мама! Я ей не раз об этом говорила и оказалась права! Я же вижу людей насквозь! И Егора… О! Я сразу поняла, что это такое!

– Выходит, когда они познакомились, ему исполнилось… – он заглянул в свои записи.

– Двадцать пять.

– А ей…

– Пятьдесят.

– Он вполне мог быть ее младшим сыном, – ехидно сказал мент.

– Он не был ее сыном. Они собирались пожениться.

– Ничего себе расклад! Пенсионерка собиралась замуж за тридцатилетнего плейбоя! Я видел его фото, у него, похоже, от баб не было отбоя. Ваша мать что, застукала его с юной любовницей и пришила?

– Он упал на садовый нож, – монотонно проговорила я, поняв, что он перешел на жаргон, чтобы меня разговорить.

У меня есть еще одно отвратительное качество: я всегда держу данное слово. Знаю, что это ужасно, но ничего не могу с собой поделать.

Когда-то у меня были подруги. Одна, к примеру, говорила:

– Аришка, я к тебе завтра зайду.

И я с самого утра начинала ее ждать. В девять вечера, поняв, что она уже не придет, набирала ее номер.

– Ой, извини, Аришка, я забегалась! Завтра заскочу!

На другой день повторялось то же самое. Я человек железных правил: если кому-то обещала, что завтра позвоню, то обязательно позвоню. И всегда уточняю время: когда удобнее? Не было еще ни одного раза, чтобы я не позвонила, если обещала, и не пришла, если собиралась. Не можешь прийти, так и не обещай. А ссылки на всякие там обстоятельства ничего не оправдывают. Человек на то и человек, чтобы быть сильнее обстоятельств. В общем, с этой подругой мы расстались.

Другая постоянно просила взаймы. Денег у меня хватало, поэтому, если просили в долг, я без лишних слов лезла в кошелек.

– Через неделю отдам, – обещала подруга.

Ровно через неделю я ждала ее с деньгами. Вечером звонила:

– Извини, что напоминаю. Долг когда отдашь?

– Тебе что, на жизнь не хватает, Петухова? Ты ж богатая!

– С деньгами у меня порядок, но ты сказала – через неделю.

– Еще недельку подождешь?

– Конечно!

Надо ли говорить, что было дальше? Повторяю: у меня много денег. Я готова одалживать сколько угодно, но мне надо знать точный срок: когда вернешь? Ну, скажи ты: через месяц или через год, я терпеливо буду ждать. Но через год, день в день, уж будь так любезна. В общем, и с этой подругой мы расстались.

Я прекрасно знаю, что вы скажете: какой ужасный характер! Я этого и не отрицаю. Я же сразу предупредила: спасаю от себя человечество. Хотя мне и непонятно, почему обязательность отпугивает людей? Если бы все были такие, как я, жить стало бы скучно, зато спокойно.

Это лирическое отступление. Надо же объяснить свое поведение в кабинете у следователя. Объясняю. После истории с Егором мама взяла с меня самое мое отчаянное слово, что я никому не скажу правду. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Я не знаю, причисляла ли она свою смерть к обстоятельствам, но в нашем договоре не имелось никаких примечаний. То есть особых условий мелким шрифтом. Поэтому я решила стоять насмерть.

– А где был этот нож? – спросил мент.

– Как где? У него в спине! У Егора!

– А до того?

Я слегка напряглась. Как сказать правду и не нарушить договор? Ситуация безнадежная. Выручай, мент!

– Что же вы молчите, Ариадна Витальевна?

– Нож был…

– Был в?..

– в… – тянула я.

– Руке.

Подчеркиваю, это он сказал, а не я.

– Осталось уточнить, в чьей, – в упор посмотрел на меня Павел Юрьевич. Тут мне уже стало не до расстановки пауз.

– Сожалею, но дело закрыто, – тихо произнесла я.

Он аж подпрыгнул:

– Вы сожалеете?!!

– Он умер. И она умерла. Чего вы еще хотите?

– Я хочу, чтобы вы признались. Ваша мать убила своего любовника. Я не знаю причины, может, она застукала его с вами, а?

Тут я расхохоталась. Я смеялась так долго, что он пошел за водой. Подумал, наверное, что у меня истерика. Павел Юрьевич сунул мне в руки стакан и буркнул:

– Пейте.

Я стала пить, чтобы его не расстраивать, хотя пить мне совсем не хотелось. Еще одно отвратительное качество: если меня о чем-то просят с таким видом, какой сейчас у него, я всегда эту просьбу выполняю.

– Какие у вас были отношения с Варламовым? – спросил он, когда я поставила на стол пустой стакан.

– Плохие.

– Совсем плохие?

– Совсем.

– И в чем это заключалось?

– Я с ним не спала.

– А он вас домогался?

Я с сожалением посмотрела на пустой стакан: мне опять стало смешно. Надо же такое сказать! Хотела бы я видеть мужчину, который меня домогается! Зайца Петя домогалась я. И домоглась. Или как это называется?

Я сидела и кусала губы, потому что еще один стакан воды в меня бы просто-напросто не влез.