– А с чего ты решила, что я захочу пойти с тобой на свидание?

Никогда до сих пор я не видела такого серьезного, сосредоточенного лица у парня. Выругавшись про себя, я спешно соображала, как выбраться из ситуации, которую сама же и заварила. Я уже подумывала ответить что-то типа «ни с чего» или схватить полотенце и сумку и смыться, поджав хвост, однако не успела сделать ни того ни другого, потому что Джуд внезапно широко, заразительно разулыбался.

– Знаешь, какой ты становишься красивой, когда тебя что-то мучает? – Еще раз крутнув на пальце футбольный мяч, он рассмеялся. – И да, черт побери, я хочу пригласить тебя на свидание. Хотя это и не моя тема, но, думаю, можно сделать исключение для девушки, которая спасает всяческих убогих… (Как по заказу, со стороны стола для пикников донеслось сдержанное рычание.)…которая читает на пляже учебник квантовой физики… (Вообще-то я читала биологию, потому что в этом году мне нужны оценки выше, чем в прошлом, но вряд ли Джуд мог уловить разницу между биологией и квантовой физикой, да наверняка ему просто плевать.)…и которая предпочитает загорать, демонстрируя тело. Правда, мне это тоже нравится.

Улыбка Джуда стала еще шире, и он многозначительно задрал подбородок.

– Для любителя демонстрировать тело ты что-то не особо раздет.

На Джуде была рубашка с длинными рукавами, прилипшая к груди – то ли от воды, то ли от пота, а может, и от того и от другого. Очевидно, яркое солнце и тридцать пять градусов жары не заставят этого парня страдать от жары.

Он пожал плечами:

– У меня под рубашкой, между прочим, целое произведение искусства, шедевр, можно сказать. – Джуд слегка поиграл мускулами, поясняя свои слова, хотя мне никакого пояснения и не требовалось. – Не могу же я демонстрировать его всему свету бесплатно.

Я получила уже штук тридцать сигналов, предупреждающих, что лучше держаться подальше от этого ухмыляющегося, в прямом и переносном смысле закрытого с ног до головы парня. «Шедевр» оказался тридцать первым сигналом. Что же мне теперь делать? Я сделала именно то, чего делать была не должна.

– И сколько же стоит билет в Музей Джуда?

Его улыбка потухла, и глаза тоже.

– Для девушек вроде тебя, – он поднялся на ноги, – у которых, типа, весь мир лежит под ногами, он стоит дорого. Очень дорого.

Снова он открылся, снова показал свою уязвимость. Интересно, отчего так происходит? Настроение у него так меняется или просто в глубине души Джуд – чувствительный парень, которому приходится сокрушать стены, чтобы выпустить себя на свободу? Хотелось бы мне это знать.

– Это ты так завуалировано подсказываешь мне держаться от тебя подальше?

– Нет. – Он встретился со мной взглядом. – Это я прямым текстом советую тебе прислушаться к интуиции и осознать уже, о чем она вопит тебе вот прямо сейчас.

– А с чего ты решил, будто знаешь, что говорит мне моя интуиция?

– Не говорит, а вопит, – поправил он. – У меня большой опыт.

Если Джуд думал, что его «большой опыт» способен дать ему инструкцию к Люси Ларсон, то он капитально ошибся.

– Ну так что, мы еще увидимся? – спросил он, затем покачал головой и снова улыбнулся: – Мы еще увидимся.

Что делать с собакой, я пока не придумала и попросила семью Дарси – они жили на другом берегу озера, и я, бывало, присматривала за детьми, когда их мать с отцом уезжали, – взять моего подопечного к себе на одну ночь. Только после этого разумное левое полушарие моего мозга наконец-то взяло верх над взбалмошным и неугомонным правым.

Джуд Райдер – не просто проблема. От него отчетливо веяло опасностью и, до кучи, душевными страданиями, которые почти наверняка ждут ту, кто захочет иметь с ним дело. И пусть я избегала стереотипов, мне было ясно: наши с Джудом жизненные пути никогда не пересекутся, если только не случится что-то из ряда вон выходящее. А я слишком долго и слишком много трудилась, чтобы позволить себе зайти в тупик.

Я свернула с Санрайз-драйв на ухабистую грунтовку, ведущую к нашему когда-то запасному, а теперь главному и единственному дому. Я придумывала всё новые и новые причины, почему нужно выбросить Джуда из головы. Я прекрасно знала, что мне не следует иметь с ним ничего общего, – и это были весьма разумные мысли, но оставалось еще кое-что, засевшее глубоко внутри, и от этого «кое-чего» хотелось махнуть рукой на все разумные доводы.

Я боролась сама с собой, внутри меня все сжималось и переворачивалось. Какая-то часть меня хотела, чтобы Джуд Райдер непременно появился в моей жизни, и плевать, к чему это приведет.

Я припарковала свою старенькую «мазду» на площадке у гаража; сам гараж был по крышу завален коробками и мебелью, привезенными сюда из нашего старого дома, который был раза в четыре больше нынешнего. Да, раньше нам и в голову не приходило беспокоиться о деньгах, но после того, как бизнес отца приказал долго жить и все сбережения иссякли, приятные мелочи вроде второго дома и отдыха в Европе стали для нас роскошью. Мамина работа архитектором приносила достаточно средств, чтобы обеспечить семье из трех человек нормальное существование, но о процветании речи уже не шло. Впрочем, даже имей мы сейчас столько же денег, сколько и раньше, жизнь семьи Ларсон описывалась бы именно так: существуем, но без радости. И длилось это уже пять лет.

Накинув поверх купальника парео – а то не избежать мне было бы очередной маминой неодобрительной лекции, что всегда у нее наготове, – я по покосившимся ступенькам взбежала на крыльцо и толкнула сетчатую дверь.

– Привет, пап.

За эти пять лет я уже привыкла к тому, что не нужно искать отца по всему дому – его всегда можно было найти в его любимом истертом синем кресле. Во всяком случае, он неизменно сидел там до семи вечера, уткнувшись либо в телевизор, либо в кроссворд. После семи папа превращался в шеф-повара и с таким талантом и вдохновением сооружал блюда итальянской кухни, что никто в жизни не догадался бы о том, что вообще-то мой отец родом из Норвегии.

– Привет-привет, Люси в небесах[3], – прозвучал ожидаемый ответ, точно такой же, как и все последние пять лет.

Мой папа был ярым поклонником «Битлз», и меня назвали в честь его любимой песни, к вящему ужасу и стыду мамы. Она, наоборот, если можно так сказать, была «антибитломанкой». Уж не знаю, как отцу удалось ее убедить, но в отношениях моих родителей и без того немало бессмысленных моментов, так что я не удивлялась.

– Как прошел день? – спросила я скорее по привычке.

Отцовы дни теперь походили друг на друга как две капли воды. Разными были лишь цвет рубашки, которую он надевал утром, да блюда, которые готовил к ужину.

Едва папа открыл рот, как из телевизора донеслись звуки музыкального завершения «Jeopardy!»[4], и, словно по звонку будильника, отец вскочил из кресла и отправился на кухню с таким видом, словно только что объявил войну кастрюлям и сковородкам.