друзьях и учителях. Я слушала и мне было так спокойно и уютно, первый раз за эти дни.

Потом мы устроились в маленькой гостиной. На столе стоял графин с вином, на блюде лежали фрукты.

Камиль смотрел на меня через бокал вина, его глаза смеялись:

— Мама, можно я вас попрошу об одолжении?

— Можно, но сначала давай договоримся обращаться ко мне на «Ты». Я же не твоя наставница, а мама, и мне кажется, что я не так еще стара. Хорошо?

Он улыбнулся и кивнул:

— Теперь моя очередь. Только обещай, что не будешь смеяться и не скажешь, что у меня плебейские замашки.

Он закатил глаза и рассмеялся.

— Ну говори же!

Я тоже невольно рассмеялась.

— Можно я не буду пить вино, а принесу пиво? Я знаю, что пиво — не для аристократов и все такое, но я его люблю. И, кстати, я видел, что ты тоже иногда наливаешь себе бокальчик.

Я открыла рот от удивления и засмеялась:

— Неси свое пиво и для меня бокал захвати. Ты уже взрослый и можешь сам решать, что тебе пить и что есть на обед.

И шепотом добавила:

— А светлое есть?

Он кивнул и унесся в глубину дома.

А я задумалась. Ведь я тоже люблю выпить иногда бокал холодного светлого пенного. И Агнесс значит тоже тайно любила этот напиток. Что ж, Агнесс, ты мне определенно нравишься!

Камиль притащил кувшин светлого пива и две кружки. Пиво оказалось вкусным.

Мы сидели, болтали о каких-то пустяках, парень в лицах рассказал о своих уроках фехтования и даже показал пару приемов и выпадов, используя вместо шпаги, палку, которой горничные раздвигают гардины по утрам.

Когда он уселся снова в кресло, я посмотрела ему в глаза и произнесла:

— Камиль, я должна тебе признаться…

Он немного испуганно взглянул на меня:

— Мама…Ты заболела?

— Нет, не волнуйся, пожалуйста. Физически я вполне здорова. Но ты же слышал про мое недавнее падение…И теперь у меня случаются провалы в памяти… Какие-то моменты я совсем не помню. Я даже некоторых людей не узнаю…

Невольно я заплакала. Он все так же испуганно смотрел на меня:

— Мам, а я…Меня ты узнаешь?

Мне стало так жалко этого мальчишку, ведь получается, что кроме меня у него никого нет…Я посмотрела ему в глаза, сжала его ладонь — пальцы у него были, как лед:

— Тебя я помню и буду помнить всегда. И всегда тебя узнаю, я всегда тебя вижу, даже в темноте…

Я улыбнулась:

— Но вот многое совсем не помню или помню урывками…Я никому об этом не рассказывала, боясь, что будут смеяться или шушукаться за спиной…Или воспользуются ситуацией. Но ты ведь мне поможешь? Подскажешь? Расскажешь то, о чем я не помню?

Он сглотнул и горячо закивал:

— Конечно, мама, ты не волнуйся, ты все вспомнишь! Я буду рядом. А… Августа ты помнишь?

Я откинулась на спинку кресла и совершенно искренне ответила:

— Нет, совсем не помню…Что с ним не так?

Мне показалось, что Камиль выдохнул облегченно:

— Видишь, ли, мам…

Он не успел ничего сказать. Раздался громкий стук во входные двери, за окном замаячили огни и громкий голос прокричал:

— Именем его святейшества и святого собрания, отворите!

Глава 7

Камиль вскочил на ноги, даже в полумраке было видно, как сильно он побледнел:

— Мама, ты что-нибудь понимаешь?!

Я помотала головой, в горле пересохло, говорить я не могла…

В доме зажигались свечи, люди повыскакивали из своих комнат, все были полуодеты, только Верети вышла почти одетая, не хватало только чепца и ключей на поясе. Я отметила, что у нее красивые волосы цвета шоколада, собранные в низкий пучок. Она тревожно взглянула на нас:

— Придется открыть, иначе они вынесут двери, да и окна заодно…

Твердым шагом Верети подошла к дверям, отодвинула засовы — и в вестибюль ввалились вооруженные люди, у нескольких из них в руках были зажженные факелы. Все мужчины были с головы до ног в черном, даже лица их были скрыты под черными масками.

Замыкал шествие человек очень невысокого роста, практически карлик, в длинном черном одеянии, на его груди поблескивал большой амулет, гладко выбритое лицо не закрывала маска, а голова сокрыта под капюшоном.

Карлик обвел нас всех своими узкими глазами-буравчиками и произнес чуть скрипучим голосом:

— Агнесс Каролина Летимор Мертье, именем его святейшества и святого собрания, вы обвиняетесь в колдовстве и будете без промедления доставлены в резиденцию его святейшества, где будет расследовано данное дело.

Только после этой речи он повернулся и взглянул прямо на меня.

Я оторопела… Ужас сковал все тело, сердце выскакивало из груди, я закрыла лицо руками, чтобы не видеть весь этот кошмар.

Наверное, дело очень серьезное — ко мне обратились без обычного «госпожа», произнесли полное имя Агнесс… Все так плохо?

Вокруг меня плакали девушки, одна из них — по-моему, это была Сэди — громко рыдала, Верети, бледная, как смерть, кусала губы, Камиль обнимал меня за плечи и пытался закрыть собой от взгляда страшного ночного гостя…

Карлик в капюшоне кивнул своей свите, два человека подскочили ко мне, подхватили под руки, двое других головорезов оторвали от меня Камиля, кто-то со спины быстро накинул мне на голову что-то наподобие черного мешка, меня приподняли и потащили из дома. Все это заняло не больше нескольких минут. Позади меня плакали, ругались, Камиль выкрикивал угрозы и проклятия.

Меня втолкнули в какую-то повозку, я больно ударилась многострадальной головой.

Тесное помещение качнулось, снаружи заржали кони, что-то закричал кучер грубым голосом.

Я опять заплакала — что ждет меня? Промелькнула мысль, что, пожалуй, Агнесс все же не так плохо, как мне. Во всяком случае, в моем мире ее не обвинят в колдовстве и не натянут мешок на голову.

Худшее, что может с ней случится — это психбольница..

Карета остановилась. Меня опять грубо схватили и потащили, ноги практически не касались земли, сквозь плотную, темную ткань, надетую на голову, я ничего не могла разглядеть.

Меня тащили по каким-то коридорам, постоянно сворачивая то в одну сторону, то в другую.

Затем начался спуск по лестнице — она была довольно крута и потолок над головой был очень низким — пару раз я опять ударилась.

Опять коридор, затем мы остановились, раздался какой-то скрежет, с меня сдернули мешок и втолкнули в темное помещение…

Снова скрежет за спиной, гулкие шаги по коридору и тишина…

Глава 8

В первые минуты мои глаза не могли