— Могильщик, зараза, да тока незнакомый, другая модель, на плечах артиллерия, — почесал за ухом Голова. — Тот, что выше, я его номер помню, он зимой речку переходил. Прежде он по квадрату бродил, точно часовой, а потом сбился.

— Дай-ка мне! — Я покрутил колесики. Да, первый био оказался старым знакомцем. Наши мортиры в нем вмятин уже наделали, и под огнемет попадал, с одной стороны почернел.

— Сдается мне, Славка, гадость эти кинестетики замышляют, — Голова потрогал рыжие усики. Он их вечно трогает, все надеется, что отросли уже. — Я тута с лаборантами лялякал… Они думают, что нормального био, даже могильщика, лихорадка не возьмет.

— Чего ж он трясется, мобыть, шестерню где заело? — Я повел биноклем по кругу. Над Факелом дымы не поднимались, стало быть, все спокойно, тревогу не объявляли. Зато сильно дымило за рекой, отсюда не видать. И пальба доносилась.

— А того и трясется… — понизил голос мой друг. — Лаборанты покась не уверены… но как бы железяки до свинцовых гробов не добралися.

Я снова попытался поймать в крестик незнакомого робота. Но, к счастью или нет, оба био свернули и исчезли за высокими домами. Тут до меня маленько дошло, что сказал Голова. Во-первых, лаборанты. Я лично, сколько на охоту хожу и химикам грузы таскаю, а лаборанта только издалека видал. Они вечно заняты, как мой батя, а наружу с химзавода под сильной охраной выходят. Только когда на базар что-то редкое подвезут, уж очень редкое и непонятное. А Голова с ними, старцами, запросто лялякает. Вот же проныра! Ну чо, на то он и Голова, хоть двадцати еще не стукнуло.

Во-вторых, могильники. Закрытые, запаянные. Мы бы про них не знали, кабы река сильно берег не подмыла.

— А если добрались, то чо?

— Меняются они, — еще тише сказал рыжий.

— Ешкин медь, куды ж дальше-то меняться? И так мертвечиной котлы набивают.

— То-то и оно. Мертвечина мертвечине рознь. Лаборанты думают, может, на могильниках микроб какой завелся, шестеренки у био жрет.

— Пошли, быстро!

Мы скатились вниз, забрали собак. Тяжелогруженые телеги катили мягко. Солнышко кидало длинные тени, над Лужами висел туман, зычно перекликались жабы.

— Обратно идем через Асфальт, — постановил я. — Глядеть в оба, поставить запасные баллоны, не галдеть!

Фенакодусы тянули бодро, чуяли, что скоро в конюшню, костяшек с кухни погрызут. Кудря совсем ослабел, испариной покрылся. Леха держался молодцом, хотелось парню в моем десятке закрепиться. Я следил за Бурым, он впереди нас, высунув язык, рыскал. Я следил, а сам все думал про могильники.

— Твердислав, вроде крысопсы увязались! Поджарить?

— Не галди! На стволы не полезут.

А сам на всякий случай обернулся. Так и есть, штук восемь крупных серых тварей рысили, опустив носы к земле. Змейкой шли между ржавыми танковыми ежами, между обломками моста. Тут когда-то мост висел. Реки нет, а мост висел, вот чудеса. Батя мой говорит, мост цеха соединял, прямо через дорогу. Его био ракетами разнесли. Хорошо, что они ракеты свои давно отстреляли.

Крысопсы пока не нападали, кровь раненых им в носы шибала, вот и не отставали. Голодные, шерсть вылезла, ребра втянулись. Голодные и умные. Вожак, едва мой взгляд заметил, морду узкую задрал, нагло так уставился…

— Славка, ты куда, свалишься! — Голова меня вовремя за шкирку поймал.

— Десятник, худо тебе? — вскинулся Степан.

Вот так на крыс поганых смотреть. И не заметишь, как с телеги навернешься!

— Степан, плесни-ка в меня водой! — попросил я.

После ковша воды полегчало. Я огляделся. Позади темень ползла, впереди — полоса костров. Костры из горюн-травы, день и ночь в канавы траву подсыпают, а золу взад черпают, для огородов. С той поры, как Факел с Химиками и Автобазой договорились, стали канавы рыть сообща. Я про то время, ясное дело, не помню, меня еще не родили тогда. Зато помню, как вокруг Асфальта последний ров копали, тогда с Асфальтовыми дружили, ага, все им помогали. Ров копали, бабы траву носили и сразу поджигали. А уж когда кольцо рвов по всей промзоне замкнули, вот праздник-то был! С той поры ни одна скорлопендра не пролезла. Издалека огонь чуют, обходят. Живоглот пролезал, жук-медведь пролезал, когда в дожди заливало, но их потом изловили да поджарили. А вот дрянь всякая ползучая теперь остерегалась…

Уже близко костры. Только бы Асфальт проскочить…

— Голова, ты их видел?

Рыжий меня, как всегда, без слов понял.

— Ну тощие, зараза, как черви. Не к добру это, жратвы им не хватает.

— Я и смотрю, живности меньше стало, что ли?

Громада элеватора уже вздыбилась над нами. Странно, что башня до сих пор не свалилась, бомбили тут сильно. Справа у самой дороги воронки метров по двадцать, заросли давно колючкой, крапивой всякой, а все равно глубоко.

Бурый зарычал на кого-то, шерсть вздыбил. Это ерунда, я знаю, когда он всерьез рычит. Проехали старую проходную. Ворота всмятку, балки бетонные всмятку. Куски заводских машин, сплошная ржа, и земля тут насквозь рыжая. А я все думку думал…

Могильники. Могильники. Свинцовые. Цинковые. Какую же заразу запаяли там внутри?

Прежде мы один свинцовый видали, раздолбанный. Здоровый такой, вроде бункера, внутри почти пустой, река давно размыла. Я еще малой был, когда взрослые охотники его на пули резали. А потом разом человек пятнадцать выкосило. За два дня мужик крепкий вчистую сгорал, желудок с себя выхаркивал. Спасибо пасечникам, они травники отменные, спасли тогда Факел. Я помню — взрослые сутками не спали, одежу жгли, вещи все жгли от умерших, а караулку с лазаретом огнем поливали, ага.

С той поры на Кладбище никто особо не ходит.

— Справа шагай-деревья, — доложил Бык.

Ну теперь я понял, на кого Бурый рыкнул. Целая роща продиралась на юг, по краю бомбовой воронки. И куда они прут, чо им на месте не расти, как обычным елкам? На юге и земли-то доброй нет, спальные кварталы, а дальше — берег.

Берег и могильники.

А если био и вправду перемалывать чумной перегной начали? Чего от них тогда ждать? Отцу надо немедля доложить, что чужого робота видели…

— Десятник, впереди граница Асфальта. Что делать будем, в обход или напрямки?

Я встряхнулся. Умаялся за день, голова еще сильно болела, в ухе звон, да щеку все сильнее нарывало. Устал, да еще вонючки настроение запортили.

Мост железный надо рвом развернули, коняшек провели. Огонь позади остался. И правда — граница — лоскуты по ветру трепыхаются. Ежи стальные ржавые, стена вся в дырах, а дальше — скрученная в узел штанга с рекламой. Якобы была до войны у народа блажь — реклама, это мне сестра рассказала. Торговцы картинки на улицах прямо вешали и товар свой рисовали. Я Любахе, конечно, не поверил. Она хоть и учительша, но тут напутала. Не станет ни один нормальный маркитант свои товары рисовать. Их прячут чаще, чем на свет кажут.