– Молодецкое ли это дело – товар на гривны менять? Когда гривны эти и так взять можно, была бы рука сильна и ретиво сердце, – молвил Фома Белозерянин. – Прав ли я, Вася?

– Конечно, прав, брат Фома, – ответил Василий, – но правота Потани ныне более к месту, нежели твоя.

– Тогда чего же мы сидим?! Пошли к Святому Николе, пока там все меды не выпили! – как ни в чем не бывало промолвил Фома.

Ему было все равно, что на снем идти, что на медведя, лишь бы не сидеть на месте.

– А ты что скажешь, Домаш? – повернулся к побратиму Василий.

– Я согласен с Потаней, – коротко ответил молчаливый Домаш.

– Тогда идем на снем, други, – решительно произнес Василий и первым поднялся со стула.

Имовитые торговцы кораблями и корабельными снастями были не столько удивлены, сколько поражены, увидев в закругленном дверном проеме Василия в белой рубахе с пурпурным оплечьем, в заломленной собольей шапке с парчовым верхом, и четверых его дружков-побратимов, из которых лишь Потаня был одет довольно скромно. Остальные красовались в багряных портах, в разноцветных рубахах из бебряни – заморской тонкой ткани – и сафьяновых сапогах.

Расталкивая слуг, Василий и его свита приблизились к длинному столу, за которым восседали три десятка бородатых и безбородых мужей-новгородцев – вся Никольская братчина.

Притвор церкви Святого Николы издавна служил купцам местом для их сборищ. Здесь они решали свои насущные вопросы, но перед тем сначала всегда было пиршество: на сытый желудок и голова мыслит лучше. Так было и в этот день.

Василий с легкой усмешкой окинул взором белую скатерть стола, уставленную снедью. На серебряных блюдах громоздились бараньи бока, нежно розовели молочные поросята, отливали золотом острые спины осетров и стерляди. Дышали теплом пироги с мясом и рыбой, с грибами, яблоками, морковью… Сладко пахли варенные в меду овощи. Тут и там возвышались маленькие бочонки с черной икрой, узкогорлые сосуды с вином, крутобокие бражницы и медовухи.

– Поклон именитому собранию! – Василий слегка поклонился, сняв шапку и приложив руку к груди. – Кажись, мы пришли вовремя. Однако по вашим лицам, братья-купцы, я вижу – не рады вы мне. – Василий сделал удивленное лицо.

– Не брат ты нам, – отозвался со своего места старейшина братчины купец Яков Селиваныч, седой как лунь старик. – Проваливай отсель! Не звали мы тебя!

– Отец мой покойный сорок лет в братчине вашей состоял, – сдвинув брови, промолвил Василий. – Коль забыли вы, отцы, так я вам о том напомню. По уставу вашему я, как наследник отца своего, его место средь вас занимать должен.

– Давно помер родитель твой, Васенька, – мягким голоском заговорил помошник старейшины корабельщик Гремислав. – С той поры устав наш поменялся. Теперь не родство важно, а мнение большинства. Большинство же из нас не хотят тебя видеть в нашей братчине. Сам ты виноват, братец. Обильно ты посеял в свое время семена неприязни к себе, и вот взошли те семена!

– Я готов заплатить серебром всем и каждому! – вызывающе воскликнул Василий.

Среди купцов прокатился смех.

– Иль бедны мы, по-твоему? – прозвучал чей-то насмешливый голос.

– Лучше купи ума на свое серебро! – пробасил кто-то с дальнего конца стола.

– Да и что ты можешь, кроме как чужих жен соблазнять? – язвительно выкрикнул купец Нифонт.

У Василия сжались кулаки.

– А ты выдь-ка сюда, крикун, и убедишься, на что я еще гожусь, – угрожающе произнес он, впившись глазами в Нифонта, который сразу примолк.

Потаня тихонько ткнул Василия в бок и прошептал:

– Огонь маслом не гасят! Не дерзостью бери, а смирением.

Не привык Василий смиряться и унижаться не любил, а потому он повернулся и зашагал прочь. Друзья последовали за ним.

Оказавшись на людной улице, Василий преобразился, будто вышел из темноты на свет. Что он забыл среди этих скупцов и тугодумов? Разве не дорожил он всегда своей волей, чтобы по собственному почину отрекаться от нее ради какого-то устава безмозглых старых пней!

– Эх, не по коню эти сани! – Василий махнул рукой на церковь Николы. И вдруг его лицо озарилось хитрой улыбкой. – Проучу я этих злыдней!

– Что удумал-то? – хмуро спросил Потаня.

– А вот что… – Собрав дружков в кружок, Василий тихим голосом поведал им свою задумку.

Костя Новоторженин засмеялся, выслушав Василия.

– Это по мне, – ухмыльнулся Фома.

Потаня хоть и не одобрил своего вожака, но спорить с ним не стал. Промолчал и Домаш.

Раздобыли молодцы крепкий дубовый кол, пришли к дверям притвора церкви Святого Николы и подперли их снаружи, а чтобы не скоро пришла подмога, сновавших по двору слуг они заперли в поварне.

– Пусть теперь совещаются хоть до поздней ночи, лбы дубовые, – мстительно усмехнулся Василий и подмигнул друзьям.

* * *

Слух об озорной выходке Василия на другой же день облетел весь Новгород. Простые люди смеялись, купцы и бояре недовольно ворчали, мол, опять возвращаются «буйные Васькины деньки». Старейшина Никольской братчины пожаловался посаднику, но у того и так дел было по горло, чтоб еще шалостями буслаевскими заниматься. Ответил посадник Якову Селивановичу так: «Убытку не понесли, и ладно».

Спустя несколько дней Василий, по совету Потани, пришел в братчину вощанников, что собирались в притворе Иваньковской церкви. Не приняли торговцы воском от Василия вступительный взнос, попытались даже силой вышвырнуть его из своего собрания. Молодцы-побратимы вступились за своего вожака, произошла свалка. Сильно намяли бока вощанники Василию и его дружкам, но и те в долгу не остались: кому челюсть свернули, кому глаз подбили, кому руку сломали.

И опять поползли пересуды по Новгороду из конца в конец – одни ругали Василия, другие оправдывали.

В третий раз попытал счастья Василий, теперь уже по совету матери, – в братчине меховщиков. После корабельщиков и торговцев скотом это была самая большая и богатая купеческая гильдия Новгорода. Собирались меховщики в церкви Параскевы Пятницы, что в Словенском конце. Но и там не получился разговор у Василия с надменными купцами, которые не пожелали принимать в свою братчину бывшего разбойного ушкуйника. Были и такие, кто попрекал Василия старыми обидами.

Ушел Василий из церкви Параскевы Пятницы раздосадованный. Изумлялся он тому, как много людей пострадало в прошлом от его шалостей дерзких и как долго люди помнят обиду.

Друзья утешали своего вожака-побратима:

– По пути ли нам с этими крохоборами? Они жизнь свою измеряют кунами да гривнами, выторгованными тут и там, а мы удалью молодецкой! Погуляли два года в чужих землях и вернулись с казной золотой. Охота тебе, Вася, глядеть на эти рожи спесивые!

Только Потаня возражал: