– Добрый вечер, дамы и господа, – мягко проговорил он. – Вот вам мелодия, которую я написал для вон той прекрасной леди. Насколько я понимаю, отец назвал ее в честь бабочки, за которой он охотился. Наверное, бабочку он не поймал.

Я спросила Мириам, в самом ли деле Ника была названа в честь бабочки.

– Бабочки! – яростно взревела она и укатила прочь из комнаты в своем скоростном инвалидном кресле с электрическим мотором. Сердце у меня упало: чем я ее задела?

Посвящение Монка к песне позволяло кое-что узнать о мифе, который создавала о самой себе Ника. Она подавала себя как существо экзотическое, легко ускользающее. Заманчивая аналогия: поймать Нику – все равно что углядеть бабочку, когда та носится, танцует, кружит по саду. То ее подхватит непредсказуемый ветерок, то привлечет изысканный аромат, лишь на миг блеснут в лучах солнца ее изысканно расписанные крылья, секунда – и бабочка скроется, погрузившись в цветок, или же, сложив крылышки, прикинется листком или лепестком.

Я решила выяснить, имелась ли в коллекциях отца Ники, Чарлза, или ее дяди Уолтера бабочка «панноника». Оба они за свою жизнь составили обширные коллекции, основная часть которых была впоследствии передана Лондонскому музею естественных наук и положила начало музейному собранию бабочек и насекомых. Особых надежд я не питала: поди найди одну конкретную бабочку среди такого множества. Я обратилась в музей, не рассчитывая на ответ, но, к моему удивлению, меня пригласили посетить запасники музея и выяснить все, что меня интересует, о виде pannonica. Наши предки были не только великими собирателями, но и аккуратнейшими архивариусами: каталоги и перекрестные ссылки позволяли с легкостью обнаружить любую информацию.

Сумрачным ноябрьским утром 2007 года я отправилась в музей Естественных наук на встречу с энтомологом Гейденом Робинсоном. Мы встретились в холле у скелета гигантского динозавра и по сводчатым коридорам, мимо дивных и странных существ, направились в хранилище. Робинсон подвел меня к бесконечным рядам металлических стеллажей. Там я увидела чучело гигантской черепахи, на которой некогда Чарлз и его дочери катались по большому парку в Тринге. Бедное животное умерло от безответной любви (не к Нике и не к Мириам, как заверила меня последняя). Огромный подвал, выдвижные ящики, где на изящных подносах красного дерева хранились образцы.

– Мы почти пришли, – сообщил Робинсон, выходя на середину помещения. (Откуда он знал, в какой стороне искать?) – Бабочки справа, мотыльки слева. Здесь подрод Еиblетта.

Я удивилась: он свернул не вправо, а влево и двинулся в боковое помещение.

– Там же отдел мотыльков, – напомнила я.

– Pannonica – мотылек.

– Мотылек? Вы уверены?

– Вполне. Здесь. – Он принялся открывать ящики со стеклянной подложкой.

– Но она всем говорила, что названа в честь бабочки, – сказала я Робинсону. – В ее честь даже песня написана – «Моя маленькая бабочка». Ее имя всячески обыгрывалось.

Робинсон сердито обернулся ко мне:

– Бабочки – те же мотыльки, только летают быстрее. Люди думают, что бабочки и мотыльки совершенно разные, а на самом деле бабочки составляют всего три из многих десятков семейств мотыльков. Они освоили полет на высоте и дневной полет, а потому и окраска у них обычно ярче, нежели у мотыльков, – но, при всем уважении к знатокам, которые считают бабочек такими эротичными, это те же мотыльки, только приодевшиеся.

– Бабочки вас меньше интересуют? – спросила я.

– Не то чтобы меньше, но я бы предпочел, чтобы они занимали свое место и не лезли на чужое. Бабочки всем нравятся, а мотыльков считают противными – обычные причуды дилетантов. Это заблуждение: бабочки – те же мотыльки, но у них пиар лучше налажен.

Мы отыскали вид раппопiса – скромное маленькое насекомое размером с ноготь мизинца, вовсе не привлекавшее взгляд. Прихватив с собой поднос с образцами, мы вернулись в офис Робинсона. Каждый экземпляр был аккуратно насажен на булавку, снабжен отдельным ярлычком с надписью красивым викторианским почерком. Под увеличительным стеклом мы рассмотрели и слова: сперва подпись NC Rothschild (Чарлз, отец Ники), затем дата – август 1913 и, наконец, место, где был пойман мотылек, – Нагиварад, Бихор. В той самой деревне Чарлз познакомился с Розикой, и сюда семья возвращалась каждое лето повидаться со здешними родственниками, пока не помешала война.

Между 1910 и 1914 годами было поймано около десяти маленьких «панноник». Я смотрела на число 1914, сознавая печальное значение даты: это была последняя охота Чарлза на бабочек. Его здоровье постепенно угасало. Поднеся мотылька ближе к свету, я увидела, что не такой уж он скучный и незаметный. Он был красив, с лимонного цвета крылышками, по краям – оттенка выдержанного «шато-лафита», и я рассмеялась: как уместно оказалось дать Нике имя в честь ночного существа – ведь только с наступлением темноты оживала и «Баронесса джаза».

– Ника знала, что ее назвали в честь мотылька? – спросила я несколько недель спустя тетушку Мириам.

– Разумеется, – отвечала она мне как заведомой идиотке. – Раппопiса означает «из Венгрии». Есть и моллюск с таким именем, и разновидность вики. Если б ты потрудилась заглянуть в каталоги чешуекрылых, там бы ее и нашла: Еиbleтта раппопгса. Впервые ее классифицировал Фрайер в 1840 году.

– Почему же Ника говорила, что это бабочка?

Мириам возвела глаза горе, громко фыркнула и выкатилась из комнаты. Мне бы побежать за ней, выспросить, что означает сия мимика, но я и так догадывалась: Мириам – старшая дочь, стоявшая за всеми делами семьи, возглавившая бизнес, продолжавшая дело отца и заботившаяся о родственниках, ближних и дальних, – Мириам не слишком-то терпимо относилась к причудам младшей сестры.

Ника, дочь и сестра энтомологов, уж конечно знала, в честь какого создания наречена. Интересно, почему она предпочла истине миф? Хотела укрыться в тени, оставить эту историю недосказанной, пусть люди кое о чем даже не догадываются?

Она гордилась своим происхождением и финансово зависела от семьи, однако держалась наособицу, перебралась на другой континент, нашла себе иные интересы в жизни и даже после развода не вернула девичье имя. Почему Ника оказалась совсем иной натурой, нежели Мириам и Виктор, не мыслившие себя в отдельности от разветвленного семейства Ротшильд? Чем больше я узнавала о Нике, тем яснее видела, отчего ее так смущало ее настоящее имя, ее род. Для Ротшильдов само рождение Ники стало разочарованием, и она это знала. Хотели еще одного мальчика.

В 1913 году, когда Ника появилась на свет, Ротшильды столкнулись с двумя крупными проблемами. Одну они себе подстроили сами, над другой не были властны. За истекший век Ротшильды возвели огромную империю, но мир, где существовала эта империя, уже рушился. Неизбежный упадок Австро-Венгерской империи на фоне экспансионистской политики ее соседей – Германии, Франции, Великобритании – означал, что равновесие сил в Европе вот-вот нарушится.