– Пора бы положить конец неприлично быстрой езде в Мейфэре, – высказалась Леонора, все еще смотря на теперь уже пустую улицу. Напоследок она еще раз сжала руку племянницы: – Напиши ей письмо, но не слишком мучайся ее позором, моя дорогая. Забудь об этом.

– Я постараюсь, – пообещала Хелен, подавив разгоревшийся в ее крови пожар.

За последние несколько месяцев ей слишком часто приходилось сдерживаться. Девушке не хотелось это признавать, но из головы не выходила мысль о том, что в ней горит мамина кровь и ее влияние становится все сильнее.

Несколькими часами позже, когда Хелен оканчивала письмо к Делии, сидя в своей спальне за бюро из красного дерева, раздался стук в дверь.

– Войдите, – сказала девушка, не отвлекаясь от написания последнего предложения при угасающем свете лампы.

Старший лакей Хьюго зашел в комнату и поклонился. Он забрал керосиновую лампу и принес ей на смену свежезаправленную. На комнату давила темнотой ночь, и лакей подошел к подъемному окну, чтобы опустить внутренние жалюзи. Хелен могла поклясться, что Хьюго заглянул в ее письмо, проходя мимо бюро, но, когда она подняла взгляд, лакей уже стоял у дальнего окна и тянулся к тяжелому медному затвору.

Девушка придвинула листок к себе поближе, стряхнула чернила с пера и расписалась, но привычный росчерк ее подписи отчего-то поблек.

Ей с трудом далось это письмо. Как подобрать слова, чтобы успокоить подругу, совершившую непростительную ошибку, особенно если Хелен почти ничего не знает о случившемся и все в этой жуткой истории переплелось со сверхъестественными силами? Хелен долго над этим размышляла и решила упомянуть о ней вскользь и больше внимания уделить словам поддержки. Жертва была немаленькая: крепкая дружба с девушкой с растоптанной репутацией не принесет ей доброй славы в светском обществе. Леонора бы предпочла, чтобы племянница полностью разорвала связь с Делией, но пока напрямую об этом не говорилось, Хелен намеревалась и дальше переписываться с подругой. Находясь под опекой дядюшки, виконта Пеннуорта, большей поддержки она предложить не могла.

Посыпать свежие чернила песком, похлопать по листу и встряхнуть – и его можно складывать и запечатывать. Хелен взяла облатку из ящичка бюро, вжала ее во влажную морскую губку и скрепила края листа. Перевернув письмо, она написала на чистой стороне адрес имения Крэнсдонов и оставила место под дядюшкину франкировку.

Поддержит это письмо Делию или нет, неизвестно, но дело сделано.

– Хьюго! – позвала девушка.

Лакей зажигал последнюю свечу в позолоченном настенном канделябре длинным вощеным фитилем.

– Да, миледи?

Хелен протянула ему письмо:

– Пожалуйста, передайте его моей тетушке, а не лорду Пеннуорту.

Хьюго снял нагар с фитиля большим и указательным пальцами, не сводя с девушки глаз – дабы убедиться, что она наблюдает за представлением, – и пересек ковер, лежавший между ними. Лакей поклонился и забрал письмо, но смотрел он не на него и не на Хелен. Его внимание было сосредоточено на том, что лежало внутри бюро – это было единственное место, где девушка могла хранить свои секреты. Закрывать его уже не было смысла: безжизненное лицо лакея напряглось от пронзительного любопытства. Хелен догадалась, что его заинтересовало – два крошечных медальона у стенки внутренней части бюро. Миниатюрные изображения ее отца и матери, принадлежавшие кисти великого Джошуа Рейнольдса.

Хелен резко встала, загородив собой бюро:

– Это все, благодарю.

– Миледи, – вежливо пробормотал лакей, но в его голосе чувствовались нотки самодовольства: ему удалось отыскать сочный кусочек слухов, которым можно поделиться в комнате для слуг.

Хьюго удалился, и Хелен взяла в руки портрет матери, словно желая очистить его от хитрого взгляда лакея. Леди Кэтрин завещала дочери обе миниатюры вместе с бюро, но дядюшка чуть было не запретил племяннице хранить дорогие ее сердцу картины. Он наотрез отказался держать у себя в доме какие бы то ни было изображения свояченицы и ее мужа. Лишь вмешательство тетушки Леоноры позволило Хелен оставить портреты при себе. Она пообещала, что спрячет их в комнате и не будет выставлять напоказ.

Девушка взвесила овальный медальон на ладони. Ее всегда удивляла тяжесть украшения. Возможно, вес ему придавали стекла с передней и задней стороны, а также солидная золотая рамка. Края медальона были украшены изящной филигранью, а наверху красовалось колечко из золота, в которое полагалось продевать цепочку. Десять лет назад Хелен целыми ночами вглядывалась в маленький портрет, пытаясь удержаться от слез, и благодаря этому обнаружила в узоре повторяющийся мотив язычков пламени. Даже если он нес в себе некое особое значение, оно почило вместе с матерью, но выглядело это красиво.

Рейнольдс написал леди Кэтрин на слоновой кости, воссоздав с помощью ценного материала блеск светлой кожи графини. Густые темно-рыжие волосы по-старинному высоко убраны, большие синие глаза выделяются на овальном лице с решительным подбородком – мать Хелен была по-мужски красива. Кроме того, искусному художнику удалось запечатлеть ее знаменитый взгляд: чистый, смелый, бросающий вызов.

Почему она предала Англию?

Хелен перевернула медальон. До нее доходило много разных слухов о предположительных грехах матери: одни подозревали в ней французскую шпионку, другие полагали, будто она украла важные государственные бумаги, третьи – что леди соблазняла генералов и продавала их тайны; ни одну из этих теорий дядюшка с тетушкой ни подтверждали, ни опровергали. Они попросту отказывались от разговоров на эту тему. Даже Эндрю не знал правды. А если и знал, то не хотел ее выдавать.

Хелен прошлась кончиком пальца по тонким прядям волос под стеклом в задней части медальона. Два цвета – темно-рыжий и ярко-соломенный – туго сплелись в шахматном узоре. Волосы ее отца и матери, навечно переплетенные.

Девушка хмуро изучила завиток своих аккуратно уложенных волос. Как ни старайся, в них не разглядеть рыжего оттенка. Они каштановые. Хелен отпустила локон. Да, огненные волосы матери ей не достались, но кожа у нее такая же бледная, а подбородок – такой же резко очерченный. В каждом зеркале девушка видела наследие леди Кэтрин. Она наклонилась и положила медальон обратно на полку бюро.

А что насчет этой странной энергии, которая в ней бушует?

Рука замерла. Виновна ли кровь матери в беспокойной натуре Хелен? Или это ее собственный непокорный нрав? Оба предположения не приносили успокоения. Прогнав волнение, Хелен осторожно положила портрет матери.

Внезапно внимание девушки переключилось на шум в коридоре: кто-то открыл дверь. В последнее время слух Хелен стал острее – загадочная, но несомненно полезная перемена. Щелкнул затвор, послышались быстрые шаги и скрип выдвигающегося ящика. Ее горничная, Дерби, вошла в соседнюю комнату – будуар, чтобы подготовить все к вечернему туалету леди.

Хелен расслабилась и взяла в руки портрет отца. В золотой рамке проглядывался все тот же мотив пламени, но здесь он был вписан в колечко для цепочки или тесьмы. Под стеклом не скрывались пряди волос, только скучный белый шелк. Девушка изучила портрет Дугласа Рэксолла, графа Хейденского. Она словно смотрела на брата: те же золотистые волосы, широкий лоб, тонкие губы. Эндрю унаследовал красоту отца, а вот его благоразумие, как утверждала тетушка Леонора в минуты гнева, нет. К тому же в двадцать один год их отец уже был женатым человеком, а Эндрю, недавно достигший совершеннолетия, ясно дал понять, что не спешит вступать в брак.