Кое-как влез в туфли (зашнуровать их не получилось), с помощью Руслана – в пальто.

– Ты без шапки, что ли? – спросил он.

– А на фига она мне?

– Мороз ведь…

Он пошарил рукой в тумбочке, достал какую-то серенькую.

– На, надень. Болеть нельзя. Завтра на работу.

– Какая теперь работа… Какая?! Жизнь обрушилась.

Приговаривая, что ничего страшного, что в принципе все нормально, он вывел меня в подъезд, вставил в подошедший лифт.

Дальнейшее вспоминается эпизодически. То ли действительно я был таким пьяным, то ли эти провалы вызваны ударом… Отложилось: в ларьке купил бутылку пива, потом оказался на широкой улице с вытянутой рукой; потом уцелел момент, когда развалился на заднем сиденье машины и пытался попасть горлышком бутылки себе в рот. Потом наступила мягкая чернота…

Надо мной свистнуло, хлопнуло, проревело. Я открыл глаза, и сначала их, а следом, тут же, и виски, лоб, затылок разломила боль. Такая, что я схватился за голову. Но эту боль сразу заслонил ужас, а точнее, в тот короткий момент, недоумение: я схватился руками, но рук не почувствовал – по голове сухо ударили палки.

Я поднес руки к глазам и попытался пошевелить пальцами. Они, скрюченные, серые, не двигались. Одеревеневшие, но не так, как бывает, когда во сне их отлежишь, а по-другому – как мертвые.

Что-то мелькнуло в мозгу про то, что замерзшие руки нельзя бить – пальцы могут отвалиться (даже наказание такое вроде существовало для воров), – и я сунул их под мышки. Левую руку под правую, правую – под левую. Подождал, сообразил, что лежу. Поднялся. Сделал шаг по плотному, наезженному снегу и упал. Правая нога не слушалась. Ее до колена тоже словно не было…

Заболтанное слово «ужас» вряд ли может передать то, что я тогда испытал. Но другого не подобрать. Действительно – ужас. Ужас.

Я находился на обочине широкой трассы, возле бетонного отбойника, за которым чернели деревья. Мимо на полной скорости пролетали легковушки и джипы, грохотали грузовики. Дорога была ярко освещена – на разделительной полосе торчали высокие фонари. Их желтый свет казался теплым и уютным… Да, рядом жизнь, движение, свет, а я на обочине, лежащий на твердом грязном снегу, полузамерзший, не понимающий, как здесь оказался.

Я лежал и в то же время весь шевелился – пытался почувствовать пальцы рук, правую ногу, которая, как я понял (не увидел, а понял), была без туфли. Я тер ее левой, скреб, попинывал, ожидая, что вот сейчас она отзовется.

Конечно, из машин меня видели, но ни одна гнида не остановилась. Даже не притормаживали. Горлом – губы и щеки тоже не двигались – я материл их и в то же время вспоминал, что недавно сам так же проехал мимо свежей аварии. Проехал, видя, что «скорой» и гаишников еще нет, а в салонах измятых машин кто-то находится, и вот теперь получил… Наверное, перед смертью такие покаянные мысли приходят ко многим…

Сейчас тот момент, когда пальцы рук наконец защипало, закрутило болью, представляется мне самым счастливым. А тогда я заорал, заорал так, что лицо хрустнуло, как капустный кочан. Я завертелся на снегу… Пальцы выворачивало, но я был рад – значит, они не совсем отмерзли, в них остались ручейки жизни. И я стал их расширять, превращать в реки, толкая кровь дальше, дальше.

Да, жизнь возвращалась, то есть – я вгонял ее в себя. Лежал, прислонившись к бетонной чушке, и вбивал, вгонял. А машины равнодушно просвистывали мимо.

Но когда я ожил до такого состояния, что сумел подняться (правая нога по-прежнему была чужой, хотя держаться на ней, правда, кривясь от какой-то тошнотворной рези, я мог) и вытянул руку, рядом со мной тут же остановилась одна из проезжавших машин – «ЗИЛ»-«бычок».

Молча, боясь, что любое мое слово может испугать водилу, я влез в обжигающе горячую кабину, захлопнул дверь и тогда уже прохрипел:

– До Москвы, пожалуйста.

Пожилой мужик за рулем не двигался. С усмешкой смотрел на меня.

– Москва в другой стороне.

– Да?… – Я понял, что если сейчас меня высадят, я снова упаду и тогда уже замерзну насмерть. – Пожалуйста. Меня ограбили и бросили. У меня нога обморожена… руки. Пожалуйста. До метро… до куда-нибудь… Я заплачу.

Водила подумал (мне казалось, что думал он очень долго), бормотнул: «Лады» – и тронул «бычок». Я осторожно, горящими пальцами, обшаривал себя. Лопатника во внутреннем кармане пальто, конечно, не было. Моего мобильника – тоже. Но уцелел мобильник жены в кармане джинсов, там же и какие-то деньги. А главное – заныканная (на всякий случай я всегда распределяю ценные вещи по разным местам) карта «Банка Москвы» в кармане рубахи под жакетом.

Убедившись, что меня действительно грабанули, но кое-что все-таки сохранилось, я стал соображать, где я. Впереди была разбавленная редкими мутными огоньками чернота, никаких признаков большого города.

– Куда вы?… Куда мы едем? – спросил, боясь, что меня снова шибанут по голове и обчистят окончательно. – Там не Москва.

– До развязки. Как я тут развернусь?

– А какое это направление?

– Хм… Киевка.

– Понятно…

Я осторожно потирал друг о друга зудящие руки, смотреть на них боялся. А нога так и не отходила. Тупая боль пульсировала где-то глубоко, в кости, а кожа, пальцы были деревянными… Вспомнил, как обувался, как выходил от Руслана… Черт, надо было хоть шнурки завязать… Много чего надо было сделать. И не надо…

Добрались до развязки и поехали в обратном направлении. Я заметил указатель – «Пос. Московский». Далеко ли это от самой Москвы, не знал, а спрашивать у водилы опасался. Вообще опасался разговаривать – рожа у него была недовольная.

– Сколько заплатишь-то? – будто почувствовав, о ком думаю, спросил он. – А, снеговик?

Морщась, залез пальцами в карман, вытянул какие там были бумажки. Оказалось – две сотни, полтинник, несколько десяток.

– Триста есть, – ответил, пряча их в кармане пальто; две десятки отделил от пачки.

Водила снова хмыкнул:

– Не щедро. Я соляры с тобой на больше нажгу, еще и на вызов опоздаю.

– Больше нету. Честное слово. Говорю же, ограбили. По голове ударили и – из машины. – Я потрогал голову и сразу почувствовал в волосах липковатое. Посмотрел на руку – на ней осталась бледно-красная, смешанная с растаявшим снегом и сукровицей кровь. – Вот, – показал водиле.

– М-м, убери… Бухой был?

– Ну да…

– Всё празднуете.

– Врагу бы не пожелал такого праздника… Жена изменила. То есть узнал, что другого, ну, любит…

– А ты хлопнул дверью и нажрался. Так?

– Ну да…

– Звиздюлин бы ей ввалил, и все дела. А теперь лечиться замучишься. – Водила кивнул на мои руки. – Да и рожа. Эх-х, не завидую.