Весь в слезах, Волдырь проснулся. Он бессилен был не отождествлять себя с умирающей рикшей. И что еще страшнее, в какой-то миг между бодрствованием и сном собранная дань превращалась в слезинки; этим, как он чувствовал, подытоживалось все предприятие. Он встал, утер рот рукавом и вышел на улицу. Вид у него был малость пришибленный, как у всех новочеловеков. В паре кварталов ниже госпиталя экзотических болезней он купил себе рыбы по-мурански с карри и съел одноразовой деревянной вилкой, поднеся пластиковый контейнер близко к подбородку и кидая еду в рот дергаными хищными движениями. Потом вернулся к себе на бакоферму и стал размышлять о Крэй.

Сестрички Крэй, Эви и Белла, начинали в цифровом ретропорно, специализируясь на таких реалистичных картинках, что сам акт совокупления, казалось, становился механическим и оттого интересным; потом, когда в 2397-м рухнул биржевой рынок, расширили бизнес, занявшись баками и прочими аферами в этом духе. Теперь у них водились деньжата. Волдырь не так боялся сестер, как восхищался ими. Стоило им заявиться к нему в лавку за данью или проверить товар, его словно звездным светом озаряло. Он мог бы в подробностях описать действия сестричек и подражал их манере говорить.

Поспав еще немного, Волдырь пустился в инспекционный обход фермы, проверять баки. Отчего-то он остановился у одного из них и прижал к нему руку. Бак казался теплым, словно там нарастала какая-то активность. Как яйцо.

* * *

В баке тем временем происходило вот что. Китаец Эд проснулся, и у него в доме ни фига не фурычило. Будильник не отключался, телевизор насупился серым экраном, а холодильник играл в молчанку. После первой чашки кофе дела пошли еще хуже: в дверь стукнули ребята окружного прокурора. На них были двубортные костюмы из акульей кожи и расстегнутые напоказ куртки — видно, что ребята при деньгах. Эд их помнил с той поры, как сам работал на окружного прокурора. Тупицы. Звали их Хансон и Отто Рэнк. Хансон — добродушный толстяк, а вот Рэнк — мудила. Никогда не спит. Говорят, у него планы на кресло самого прокурора. Двое уселись на табуретках у стойки на кухне, и Эд сварил им кофе.

— Привет, Китаец Эд, — сказал Хансон.

— Привет, Хансон, — сказал Эд.

— Ну, Эд, что тебе известно? — спросил Рэнк. — Мы слышали, ты делом Брэйди интересуешься.

Он улыбнулся. Наклонился вперед, пока лицо его не оказалось рядом с лицом Эда.

— Мы этим тоже интересуемся.

У Хансона вид был нервный. Он добавил:

— Мы в курсе, что ты был на месте преступления, Эд.

— Матюгальник завали, — бросил Рэнк немедленно. — Не стоит с ним это обсуждать. — Он ухмыльнулся Эду. — Ты почему от него не избавился, Эд?

— От кого?

Рэнк оглянулся на Хансона и покачал головой с таким видом, словно говорил: Ну ты видишь, что за дебил?

Эд сказал:

— Ладно, Рэнк, проехали. Еще яванского будешь?

— Нет, не проехали, — сказал Рэнк. Вытащив из кармана пригоршню медных пулек, он швырнул их на стойку.

— Кольт сорок пятого калибра, — сообщил он. — Военная игрушка. Разрывные пули. Для двух разных пушек.

Пульки звенели и плясали по стойке.

— Эд, ты не хочешь показать мне свои пушки? Два гребаных кольта, которые ты повсюду таскаешь, как детектив из тупого телесериала? Ты не хочешь нам их отдать, чтоб мы стволы сличили?

Эд оскалился:

— Для этого тебе нужно с меня их снять. Хочешь снять с меня эти пушки здесь и сейчас? Отто, ты думаешь, что справишься?

Хансон занервничал.

— Не надо, Эд, — промямлил он.

— Эд, если потребуется, мы уйдем и вернемся с гребаным ордером на обыск, а потом заберем у тебя эти стволы, — ответил Рэнк. Пожал плечами. — Надо будет, так тебя самого загребем. Твой дом обыщем. Твою жену, если она у тебя еще есть, до следующей субботы молотить раком будем. Ну так что, Эд, с тобой по-хорошему или по-плохому?

— По-любому, — ответствовал Эд.

— Не-а, не по-любому, — сказал Отто Рэнк. — Не в этот раз. Удивлен, что ты не в курсе.

Он пожал плечами.

— Хотя нет, — добавил он, — думаю, ты в курсе.

Он ткнул Эду в лицо пальцем, точно стволом.

— Попозже, — сказал он.

— Да пошел ты, Рэнк! — огрызнулся Эд.

Он понял, что дела швах, когда Рэнк в ответ лишь рассмеялся и ушел.

— Бля, Эд, ну зачем? — сказал Хансон. Пожал плечами. И тоже ушел.

Убедившись, что они свалили, Эд вышел на улицу к своей тачке, четырехцилиндровому «доджу» сорок седьмого года, куда кто-то присобачил клаксон от «кадди» пятьдесят второго. Завел мотор и посидел мгновение, прислушиваясь к мурлыканью четырехцилиндрового двигателя. Посмотрел на ладони.

— По-любому, суки! — прошептал он, вжал педаль газа в пол и помчался в даунтаун.

Надо было выяснить, что происходит. В офисе окружного прокурора у него была знакомая деваха, по фамилии Робинсон. Он ее раз уломал пойти с ним в бар к Салливану на перекус. Высокая, широкогубая, улыбчивая, с классными сиськами, и майонез с уголков рта так слизывает, что сразу думаешь: а вот бы она и тебе уголки рта эдак облизала. Эд знал, что сумеет ее и на это уговорить, если постарается как следует. Он сумеет, но в данный момент его больше занимало дело Брэйди и то, что об этом деле знали Рэнк и Хансон.

— Знаешь, Рита… — начал он.

— Не-не, Китаец Эд, ты не гони лошадей, — сказала Рита. Забарабанила пальцами по столешнице и выглянула в окно на людную улицу. Она приехала сюда из Детройта в поисках новых ощущений. А нашла просто еще один город, провонявший двуокисью серы, город, где надежду так легко потерять в черном тумане выхлопов.

— На такую приманку меня не поймаешь… — продекламировала она.

Китаец Эд пожал плечами. На полпути к двери заведения Салливана он услышал:

— Эй, Эд, ты все еще дуешься?

Он обернулся. Может, не такой уж и пропащий этот денек. Рита Робинсон улыбалась. Он шел обратно к ней, когда случилось нечто странное. В дверях заведения Салливана что-то возникло и загородило собой свет. Рита, которая видела эту штуку, уставилась на нее мимо Эда, на лице ее проступил ужас; Эд, который этой штуки не видел, собирался было спросить, что там не так. Рита подняла руку и показала.

— Господи, Эд! — вырвалось у нее. — Ты только глянь.

Он обернулся и посмотрел туда. В дверь бара силилась протиснуться исполинская желтая утка.

— Но ты же никогда не звонишь! — воскликнула Анна Кэрни.

— Сейчас звоню, — пояснил он, словно ребенку.

— Ты никогда не приходишь меня повидать.

Анна Кэрни обитала в Гроув-парке, на переплетении улочек между рекой и железнодорожным полотном. Худенькая, склонная к анорексии, с непрестанно озадаченным выражением лица; она взяла его фамилию, предпочтя ее своей. В ее доме, служившем некогда социальным жильем, было темно и царил беспорядок. Пахло домашним супом, чаем «Эрл Грей» и прокисшим молоком. Раньше, на съемных квартирах, она рисовала рыб на стенах ванных комнат, исписывала все двери посланиями к друзьям, заклеивала поляроидными снимками и записками самой себе. Старая привычка, но записки в основном новые.