Однако влюбленность в Джесси Дойл – а он влюблен в нее, хоть и паясничал печально, на манер белого клоуна, и полон надежд – не предполагала такое объяснение: «Хочу, чтобы ты родила мне ребенка». Может, Фрэнк сделался слишком примитивным, но все же до неандертальца ему далеко. И «Плавучий театр» делает свое дело, лишает детей романтического ореола в его глазах. Они по-прежнему нравились Фрэнку, но любой из них – как все люди – порой становился настоящей занозой в заднице.

Спектакль близился к завершению, актеры наращивали темп, словно лошади, почуявшие родное стойло. Представление оживилось. И вот уже финал, каждый артист выходит на сцену в последний раз. Фрэнк затаил дыхание и сам не заметил, как снова выдохнул: все!

Овация, юных актеров вызывали снова и снова. Фрэнк оставался за кулисами, словно полисмен, регулируя движение выходивших на поклон ребят. Он ожидал аплодисментов и вызовов, даже репетировал с труппой выходы на поклон, но не сразу понял, что происходит там, в зале. Аудитория наполнилась гулом, бурей восхищения, ливнем любви. Дети ошалело застыли на сцене, изумленно разинули рты: надо же, как они понравились! Потом они замахали руками, приглашая Фрэнка присоединиться – сначала «Магнолия», затем и другие, все звали своего режиссера разделить с ними славу. Фрэнк шагнул было вперед, спохватился – а как же Кармен?! – ухватил ее за руку и повлек за собой. Вытащил перепуганную девчонку под проливной дождь, водопад, поток. Кто-то кричал: «Браво!»

Давно забытая радость охватила его. Фрэнк и сам удивился. Зал заполнен едва ли на две трети, но аплодисменты, крики, шум – словно их приветствует весь необъятный мир.

Миссис Андерсон, стоя у пианино, аплодировала труппе, потом сама раскланялась и похлопала Фрэнку.

Фрэнк и ребята зааплодировали ей в ответ. Глаза щипали слезы. «Вот дурак, – сказал он себе. – Школьный спектакль. Родители облизывают своих птенчиков. Делов-то!»

Но эйфория не проходила. Сказать бы сейчас солистам: «Радуйтесь, пока есть время. Запомните этот момент навсегда. Ничего подобно в жизни больше не повторится».

Дети очнулись от транса, хлынули прочь со сцены, увлекая Фрэнка за собой, в холл. Здесь на него накинулась директриса в смокинге, а за ней – толпа родителей. Все рассыпались в поздравлениях, Фрэнк улыбался, кивал, повторяя на все лады: как приятно было работать с Феликсом, Тиффани, Джошем, Электрой – а сам нетерпеливо высматривал в толпе ее.

Вот она. Прислонилась к стене, свободный плащ цвета хаки, под мышкой кейс, усмехается, будто осуществивший свой план заговорщик. До чего же хороша – умная, тонкая, ее смех в зале – высочайшая оценка спектакля. А ведь Фрэнк видел ее обнаженной! С тех пор миновали две долгие недели, они не встречались, только по телефону разговаривали, и вот она – Джессика. Фрэнк не пытался сейчас припомнить, какова она без одежды, но воспоминание о той наготе словно освещало весь ее облик, кривоватую усмешку, выступающие скулы, короткие рыжеватые волосы, и ни одно лицо в толпе не казалось ему столь живым и реальным.

Натиск чадолюбивых родителей ослабел, Джесси подошла вплотную к Фрэнку и, поставив кейс на пол, обняла его.

– Ох, и здорово! – воскликнула она. – Блестяще! – Быстро поцеловала его в подбородок, дохнула мятой. – Ты не скрываешь, что актеры – дети, более того, пользуешься этим, обыгрываешь на сцене. Я словно в раю побывала, глядя, как дети стараются.

Режиссеру было приятно, что Джессика угадала его замысел, хотя тут же кольнул страх: не к нему она пришла, а на спектакль. Он поспешно притянул Джесси к себе.

– Рад, что тебе понравилось, – сказал он, целуя ее в макушку. – А еще больше рад, что ты пришла. Спасибо.

– Не просто понравилось – я в восторге. Все в восторге! – Джессика вывернулась из-под руки Фрэнка, чтобы заглянуть ему в лицо. – Даже Прагер из «Таймс». Ты заметил Стервятника?

– Да. Его дочь играет в спектакле.

– У него есть дочь? Вот уж кому не позавидуешь! И все-таки ему понравилось. Он сидел прямо передо мной. Я сказала ему пару ласковых. Нет, не то чтобы… Так, намекнула слегка. Пусть спасибо скажет, карандашом не ткнула. Как подумаю, что он сотворил с пьесой Калеба! – она рассмеялась негромко. – Зато теперь я расскажу Калебу про твою постановку. Завтра еще идет, верно? Ему понравится. Даст Бог, выберется из депрессии.

Калеб – это брат Джесси, Калеб Дойл, драматург, автор «Венеры в мехах» и новой пьесы «Теория хаоса», которая только что провалилась. Театр у них в крови, хотя Дойлы не принадлежат к актерской династии, выросли в пригороде Нью-Йорка, родители – такие же провинциальные «синие воротнички», как и у Фрэнка, только янки, а не южане. Джесси влюблена в театр и к тому же талантлива, но пока не нашла себя. Много чего перепробовала – играть на сцене, писать, руководить. Мастер на все руки. Сейчас состоит личным помощником при Генри Льюсе, британском актере, гастролирующем в Нью-Йорке.

– Мне все равно, придет ли Калеб, – возразил Фрэнк. – Главное – ты пришла. Слушай, у ребят сейчас начнется праздник, мне нужно поболтаться с ними, а потом возьмем чего-нибудь перекусить, посидим.

Она состроила рожицу – преувеличенная вина и раскаяние.

– Прости, Фрэнк. Помню, я обещала провести вечер с тобой, но не получается. Надо кое-что подготовить для Генри.

– Сейчас почти девять. Работаешь двадцать четыре часа в сутки.

– Срочное дело. Извини. Генри – моя работа.

Как же он разозлился, обиделся и разозлился – сам не ожидал.

– Встречаюсь с ним в городе после его спектакля, – пояснила Джесси. – Не знаю, надолго ли задержусь. Надеюсь, не очень. Послушай, давай потом сходим в «Мону Лизу». Около одиннадцати тебя устроит?

– В прошлый раз мы договорились, а ты не пришла.

– Не по своей вине. Генри надо было выговориться, я не могла бросить его одного. Ну же, Фрэнк, за тот раз я уже извинялась. Ладно, – уступила она, – давай приеду в Хобокен, как только освобожусь.

Это означало – на всю ночь, исполнение всех желаний. Вот только противно заниматься любовью с Джесси, когда голова у нее забита Генри Льюсом.

Нет, – отрезал он. – Слишком поздно. Не стоит. Завтра спозаранку у меня репетиция пьесы Дуайта и Аллегры.

Она всмотрелась в него – робко, с недоверием.

– Ты не собирался пригласить меня на ночь?

– Не знаю. Может быть. Если б не так поздно. – Разумеется, собирался, но теперь – ни за что!

– Господи, Фрэнк! – нахмурилась она. – Ну что ты! Не смей ревновать к Генри – это же работа, и только!

– Я не ревную. С какой стати?

– Он голубой, – напомнила Джесси.

– Знаю. – Он помнил также, что Льюсу давно перевалило за пятьдесят, но дело не в сексе, не в физической близости. – Я не ревную, – повторил он. – Полагаю, он на тебя и внимания-то не обращает.