Людмила Борисовна пробилась на приём к начальнику милицейского главка. Бравый генерал женщину выслушал, ногами затопал и потребовал немедленно доставить гадкого опера в свой кабинет, чтобы лично сорвать с нечестивца погоны. Потом, правда, он немного остыл, так что Сергей отделался лишь строгим выговором. В добавление к этому его лишили и квартальной премии, хотя за один проступок два дисциплинарных взыскания накладывать не полагается.

— Лишение премии — не взыскание, — разъяснил Катышев, которого наказали точно таким же образом за ослабление контроля над личным составом в лице старшего опера Волгина.

— А что это? Новая форма поощрения?

— Нас просто вычеркнули из списка и, если станем трепыхаться, враз докажут, что мы по своим показателям просто недостойны «кварталки». Вот раскроешь Гладкостенного — рублей двести в награду отвалят. Если, конечно, к тому времени «строгач» всё-таки снимут…

С августа Людмила Борисовна в РУВД не появлялась, но бомбардировала районную прокуратуру письмами, в которых высказывала новые соображения о мотивах гибели супруга и возмущалась вялым ходом расследования. Каждое такое послание — а к ноябрю их набралось восемь штук — Рита Тростинкина приобщала к уголовному делу, после чего составляла очередное «Отдельное поручение»[1], в котором предписывала Волгину проверить новые факты…

— …А какие бандиты назначили встречу? — спросил Акулов, выслушав пояснения Волгина.

— Она говорит, что «тамбовские». Может, и не конкретно те самые, которые Шершавчика замочили, но с ними знакомые.

— А почему Шершавчик?

— У тебя есть другое название для этого бл…? Для этого безобразия? Кроме того, если каждый раз его ФИО полностью выговаривать, то язык поломаешь, а Шершавчик звучит симпатично и образно. Как ещё можно было его фамилию переиначить? В «Нарезной»? Не годится, нарезными бывают стволы и батоны…

— Какой ты всё-таки циник, Серёга. У человека горе, а ты над его фамилией изгаляешься… Что мы станем с этими «тамбовцами» делать?

— Притащим сюда и постараемся заглянуть в душу. Как говорит Бешеный Бык, в нашей стране нет человека, который хотя бы раз в жизни не нарушил какого-нибудь закона. Если правильно задавать нужные вопросы, то что-нибудь непременно раскроем. Главное — не забывать о презумпции виновности: «Каждый человек считается подозреваемым, пока не доказано обратное», и не сбавлять темпа. Тогда они в чем-нибудь да признаются.

— Требуют денег?

— Какой-то старый долг.

— М-да… Я, конечно, люблю свою работу, но… Скажи, в территориальное отделение её нельзя отфутболить? Всё-таки вымогательства — не наш профиль. Да и вымогательством здесь, что-то мне подсказывает, совсем не пахнет.

Волгин отворил дверцу сейфа, достал пухлое ОПД, а из него — стопку «Поручений» Тростинкиной и шмякнул бумагами по столу:

— Нельзя.

* * *

«Стрелка» была «забита» на девятнадцать часов в сквере перед кинотеатром «Максим». Учреждение культуры переживало период упадка, денег на ремонт и обзаведение современной аппаратурой не хватало, репертуар давно устарел, так что на плаву оно удерживалось лишь благодаря дискотекам, по выходным дням проводимым студентами, выходцами с африканского континента. Сегодня, в пятничный вечер, дискотеку почему-то отменили, так что по фойе, в ожидании начала сеанса, слонялись только несколько подростков, зашедшие поглазеть на «Основной инстинкт» с Дугласом и Шерон Стоун.

Волгин и Акулов тоже находились внутри кинотеатра, перед панорамным окном, выходящим во двор, где должны были разыграться основные события. От бездельничающих малолеток, половина из которых, несомненно, успела заправиться героином, оперов отделяла шеренга пальм в высоких кадках. Между декоративными насаждениями оставались широкие промежутки, так что юноши и девушки видели оперов и начинали шептаться, строить догадки об их занятии, но подойти ближе и увериться в правильности предположений мешала тётенька-контролёр. Как только кто-нибудь из юных зрителей проявлял повышенный интерес, женщина отгоняла его взволнованным перефразом из «Бриллиантовой руки»:

— Иди, мальчик, не мешай! Не видишь, здесь милиция работает?!

Руководил операцией Катышев. Прослышав о намечающемся «вымогалове», он воодушевился и разработал несколько планов действий. Основной, три запасных и по четыре дублирующих на каждый из них, не считая общего запасного. Предусмотрено было всё, от неявки бандитов на встречу до их появления при поддержке снайперов и бронетехники, все, кроме того, что произошло на самом деле… Инструктаж Гладкостенной и «группы захвата», которой предстояло вступить в силовой контакт с супостатами и выкрутить им верхние конечности, Анатолий Васильевич провёл лично, в актовом зале управления, изобразив всю диспозицию разноцветными фломастерами на специальной доске.

С «убойщиками» он поговорил отдельно и позже. Начал, повторив Акулова практически дословно:

— «Сто сорок восьмая»[2]— не ваш профиль. Я не говорю, что вы дров наломаете, но… Короче, на передовой мы обойдёмся без вас. Будете осуществлять связь и фиксировать действия злоумышленников…

Для этого Гладкостенная, вернее Людмила Иванцова — овдовев, она взяла девичью фамилию, — предоставила свою видеокамеру. Роль оператора досталось Акулову, и он, хотя и не имел прежде дела с подобной техникой, освоился быстро. Волгин получил в своё распоряжение радиостанцию «Виола-Н», по которой должен был дать команду группе захвата после того, как бандиты произнесут угрозы в адрес Людмилы Борисовны, а она отдаст им конверт с требуемой суммой. Группа захвата, как ей и положено, расположилась скрытно. Людмила Борисовна встала перед крыльцом кинотеатра. В её сумочке был спрятан диктофон. В дальнейшем, если дойдёт до суда, магнитная запись разговора должна будет послужить основным доказательством, но сейчас, поскольку слышать диалог в режиме реального времени оперативники не могли, после выдачи денег Людмила Борисовна должна была закурить.

— Действие обыденное и вполне мотивированное, — трижды подчеркнул Катышев на инструктаже. — Всем понятно, что женщина волнуется. Не будем изобретать велосипед и ставить оригинальность выше практичности. Старый, добрый, проверенный способ, ещё наши деды им пользовались. И правнукам, наверное, придётся… Вот если б вы не курили, то нам пришлось бы попотеть…

Непринуждённый тон был призван расслабить, успокоить «терпилу». Быть может, наставления Катышева и звучали немного коряво, но старался он вполне искренне, хотя Людмиле Борисовне успокаиваться и не требовалось. И тогда, в актовом зале, и сейчас, на морозе во дворе кинотеатра, она казалась настолько уверенной в себе, что Акулов произнёс с оттенком уважения: