— Почему? Думаете, у меня не хватило бы духа? — возмущенно спросила она.

У Рейфа чуть приподнялся уголок рта.

— Духа у тебя предостаточно, но я не думаю, чтобы ты смогла стать убийцей.

Ее ресницы на секунду опустились.

— Если верить вам обоим, то мой отец им был.

— Да, но ты не он. С этой минуты твои поступки и твой жизненный путь выбираешь ты сама. Так что я тебя прощаю, и твоя неудавшаяся попытка меня убить не повлечет ни тюрьмы, ни другого наказания.

Габриэла сглотнула вставший в сухом горле ком, обдумывая сказанные Пендрагоном слова. Сегодня она проникла к нему в дом, ощущая жар ненависти в сердце. Она была убеждена, что он неисправимый злодей, который заслуживает того, чтобы его насильственно лишили жизни. Вместо этого она поняла, что он совсем не такой, каким она его считала, и выяснила, что это относится и к ее отцу.

Даже сейчас она едва могла поверить тому, что они ей про него рассказали. Не может быть, чтобы человек, которого она любила, оказался способен на те жуткие преступления, о которых ей поведали. А знала ли она действительно своего отца или видела в нем только то, что ей хотелось видеть? Уайверн дал ей серьезные основания усомниться в том, что она всегда считала истиной. В его словах звучала жестокая, но убедительная правда.

А что же Пендрагон, человек, которому она собиралась отомстить? Если смерть ее отца произошла в ходе стычки, когда этот мужчина защищался, тогда она не имеет права его ненавидеть. Она задумалась над тем, как он вел себя сегодня: не пытался оправдываться, позволив другу говорить за него, словно ему совершенно нечего было скрывать. Она все сильнее убеждалась в том, что это действительно было так — что он в отличие от ее отца ни в чем не виноват.

А когда она уже приготовилась принять наказание за свою попытку убийства, он еще раз поразил ее, проявив то, чего она ожидала увидеть меньше всего: доброту. Готовность простить. Сострадание.

— Но почему? — спросила она растерянно, заметив, насколько тихо и напряженно звучит ее голос.

Пендрагон посмотрел ей прямо в глаза.

— Потому что я очень хорошо знаю, каково терять все и всех, кого ты любишь. Каково оказаться совершенно одиноким в мире, который внезапно начинает казаться очень большим — и очень холодным. Мои родители тоже умерли очень рано. Я помню собственное горе, и ярость, и сомнения в том, что жизнь когда-нибудь наладится.

«Верно!» — подумала она с каким-то тихим удивлением. Непонятно, как ему это удалось, но он все понял, словно сумел заглянуть ей в душу и прочесть ее мысли и чувства. Бросив взгляд на Уайверна, она отметила, что тот отошел чуть дальше, словно для того чтобы не мешать ей и Пендрагону. Он тоже посмотрел на нее, и в его темно-синих глазах читалось сочувствие.

Она поспешно отвела взгляд.

— Габриэла, — сказал Пендрагон, снова завладев ее вниманием. — Ты можешь счесть, что это неожиданно, но по крови ты мне родня. У меня очень мало родственников, и поэтому мне хотелось бы кое-что предложить.

Она снова почувствовала, как в ней просыпается настороженность и тревога:

— Что именно?

— Дом, если хочешь.

— Что?!

— Переезжай жить ко мне и моей семье. Ведь что ни говори, я твой дядя. Места у нас достаточно — и здесь, в Лондоне, и в нашем поместье в Уэст-Райдинге. Я не знаю, как ты устроена сейчас, но могу предположить, что не слишком хорошо.

Она решительно выпрямилась.

— У меня все в порядке.

На самом деле в последнее время она едва сводила концы с концами, тратя последние деньги, которые ей удалось получить от продажи нарядов и драгоценностей матери. Вскоре и эта скромная сумма закончится, несмотря на все меры экономии, которые принимали она и ее соседка Мод.

— Пожалуйста, не надо обижаться — я совершенно не хотел сказать ничего обидного, — продолжил он. — Я знаю, что могу говорить и от лица леди Пендрагон: мы были бы рады тебя принять.

Она нахмурилась.

— Но вы ведь меня совсем не знаете — и, судя по всему, терпеть не могли моего отца. Пусть мы и родственники, но я не могу поверить, что вам действительно хотелось бы видеть меня в своем доме. Разве вы не боитесь, что я попробую прикончить вас, пока вы будете спать?

Пендрагон расхохотался.

— Нет, и я уже сказал тебе почему.

— А если бы я согласилась, то, что от меня потребуется? У меня нет желания становиться прислугой!

— И не надо. Если ты примешь мое предложение, то будешь членом нашей семьи.

— А если я решу уйти?

Он пожал плечами:

— Если тебе у нас не понравится, ты сможешь сделать это в любой момент.

Его предложение звучало соблазнительно… но было, пожалуй, слишком щедрым. Она выросла в театральной труппе и привыкла обходиться тем, что дает судьба. К тому же у нее была собственная гордость — и вовсе не хотелось превращаться в чью-то бедную родственницу. Она решительно встала.

— Спасибо вам, дядя, но боюсь, что должна отказаться. У меня… есть свои планы, которые я намерена осуществить.

— Ты имеешь в виду театр?

— Возможно, — уклончиво ответила она. — Итак, если я действительно имею право уйти, то, полагаю, именно так и поступлю.

Пендрагон кивнул:

— Это, конечно, решаешь ты.

— Габриэла, — неожиданно снова вмешался в разговор Уайверн, — прими его предложение. Рейф — хороший человек, и хочет тебе только добра.

Она пристально всмотрелась в своего дядю.

— Знаете, вы действительно совсем не такой, как я ожидала. Мне очень жаль, что я пыталась вас пристрелить.

Он улыбнулся:

— Я искренне рад, что ты этого не сделала.

Она повернулась к Уайверну и протянула ему носовой платок:

— Спасибо.

Его взгляд на секунду задержался на влажном комке ткани, который лежал на ее ладони.

— Оставь себе. У меня их более чем достаточно. А теперь, с твоего позволения, я провожу тебя до дома.

Ее сердце снова забилось быстрее, но она заставила его успокоиться. Как ни соблазнительно было позволить ему пойти с ней, скорее всего было бы неразумно показывать ему, где она живет. Он явно джентльмен, привыкший к изяществу и красоте. Наверное, он ужаснулся бы при виде жалкого пансиона, в котором она снимала комнату в мансарде.

— Я прекрасно доберусь сама, — заявила она, — Мне знаком город, и я знаю, как дойти до дома.

Уайверн сдвинул черные брови.

— Не глупи. Сейчас почти два часа ночи, и что бы ты ни говорила, на улицах небезопасно — даже для того, кто так хорошо знает город, как ты, — по твоим словам. Мы поедем в моем экипаже.