class="p1">Интерпретируемые таким образом явления далеки от заурядности – если считать заурядным весь объективный материал научной теории, который в принципе доступен для любого человека с обычным сознанием, не выходящим за пределы пяти чувств. С рассматриваемой сферой сознательно ознакомились очень немногие люди; но такие есть, и когда они встречаются, то понимают друг друга. Последний факт имеет огромное значение, так как он обнаруживает, что у человека область субъективного не есть нечто абсолютно уникальное, не имеющее ничего общего с аналогичными областями других людей. Несомненно, некоторые конкретные черты этой субъективной зоны уникальны, поскольку один индивидуум отличается от другого и один вид индивидуальности противоположен другому. Но по мере углубления в «Я» разногласия уменьшаются; согласованность понимания все возрастает, стремясь в конечном счете стать абсолютной. В центре же всего пребывает Просветление, которое в основе своей одно для всех. Я вынужден оставить это заявление в форме догмата, поскольку объективно его невозможно ни доказать, ни опровергнуть.

Конечно, начальный и самый поверхностный этап субъективного проникновения сугубо личный, так как никто не может начать иначе, чем с самого себя: конкретного индивидуума, живущего в определенной точке во времени и пространстве. И первая опасность Пути – на неопределенный период времени угодить в ловушку этой чисто личностной субъективности. Задержавшийся здесь поднялся всего лишь на первую ступеньку лестницы. Истинное проникновение выходит за пределы личного «я». Выйдя за рамки личного, «Я» быстро приближается к имперсональности, пока не превратится во Всеобщий Принцип. Таким образом, внутренняя почва является общей ничуть не меньше, чем объективное содержание сознания, единое для всех людей.

Как ученые-эмпирики в общем понимают образ мыслей друг друга, так и те, кто в определенной степени постиг безличное «Я», поймут особый язык друг друга (по крайней мере, в общих чертах). Конечно, подобно тому как у ученых бывает своя специализация, так и здесь есть свои нюансы, которые ограничивают полноту взаимопонимания. Специалист по субатомной физике обычно не говорит на специфичном языке биолога, тем не менее относительно общих детерминант эмпирической науки как таковой имеет место взаимопонимание. Аналог этого можно обнаружить и среди мистиков. И этот факт сбивает с толку не-мистика, исследующего мистические состояния сознания. Есть согласие, а расхождения для того, кто обладает Видением, несущественны. Однако они безнадёжно запутывают непосвященного.

В записях, приведенных в следующей главе, часть материала, несомненно, уникальна и относится к конкретному индивидууму; она несколько отличается от других описаний, которые можно найти в литературе. Но очень скоро содержание становится все более и более универсальным. Доказательство тому можно найти, обратившись, подобным образом, к соответствующей литературе. Именно на этом, более универсальном, едином содержании и строятся дальнейшие интерпретации. Поистине, есть то, что едино для всех людей. Хотя обычно это Единое затеряно в бессознательном, оно ждет возможности раскрыться – когда Свет Сознания обратится на Себя, вернется к Своему Истоку.

Глава 2

Мистическое раскрытие

Еще будучи студентом-дипломником философской школы Гарвардского университета, я окончательно поверил в возможность существования сознания трансцендентного типа, непостижимого в пределах наших обычных форм знания. Это убеждение сложилось под влиянием нескольких факторов. Во-первых, значительная часть западной философии (от греков до наших дней) как будто подразумевает некое проникновение в Реальность, которое невозможно свести к наблюдению или извлечь из непосредственного опыта с помощью логических умозаключений, какими бы тонкими они ни были. В то же время то глубокое ощущение истины, которое я обрел в процессе изучения чистой математики, не находило удовлетворительных объяснений ни в одной из философских интерпретаций, стремящихся показать, что математика выведена из фактов внешнего мира путем одной лишь чистой абстракции. Меня не покидало ощущение, что у самого истока математики скрывается некая тайна, уходящая гораздо глубже, чем что-либо, обретаемое посредством органов чувств. К тому же я до некоторой степени соприкоснулся с буддийской, ведантистской и теософской фазами восточной мысли. А там приводились весьма убедительные свидетельства в пользу реальности определенного рода трансцендентного сознания. С другой стороны, фактором, действующим в некотором роде как негативный стимул, было то, что системы философии, которые отрицали наличие трансцендентной, мистической реальности, отличались некой скудностью, оставляющей осадок неудовлетворенности. А между тем в глубине моего сознания присутствовала более или менее явно выраженная вера, настоятельно требовавшая, чтобы подлинно обоснованная интерпретация реальности была бы полностью удовлетворительной, а не бесплодной. Но диалектические и полемические методы разных западных школ мысли не могли дать вполне удовлетворительного решения, которое, обеспечивая потребности опыта и рассудка, в то же время удовлетворяло бы жажду уверенности и глубины. Однако из исторических свидетельств вытекало, что по крайней мере некоторые представители человечества обрели эту уверенность, которая была обоснованной и полной. Так что мне казалось весьма вероятным, что должен быть какой-то вид сознания или знания, еще не охваченный западной гносеологией и психологией.

В то время у меня отсутствовало ясное понимание того, каким может быть это знание и какими методами можно надеяться его обрести. У меня было непродолжительное соприкосновение с восточными руководствами по преображению, которые, насколько я понял, указывают на некое сознание, не проявленное у большинства людей, но потенциально доступное. Поначалу я пытался интерпретировать содержащийся в этих руководствах материал в концептуальных формах западной мысли, но к успеху это не привело. Вскоре мне стало ясно, что в таких руководствах есть нечто скрытое: чтение вызывало тонкие изменения в моем эмоциональном состоянии и, кроме того, появилось ощущение приближения к чему-то таинственному.

Хотя это «что-то» в руки не давалось, я обрел уверенность в том, что оно существует и как-то связано с прочитанными руководствами – хотя бы потому, что чтение погружало меня в смятение и беспокойство. Иногда я настолько хотел покоя, что старался забыть о подобной литературе. Однако вскоре я понимал, что такая предвзятая позиция неестественна, что она является отказом от честного поиска реальности (чем бы та ни оказалась). И это всегда заставляло меня вернуться к вносящим смятение руководствам.

Вскоре стало ясно, что для успешного поиска в новом направлении мне придется выйти за пределы того, что можно обрести в академических кругах Запада. Руководства требовали полной самоотдачи, несовместимой с нерешительными пробами человека, часть которого остается в стороне, как бы в резерве. Я вновь и вновь находил утверждения о том, что, если человек хочет трансцендентного прозрения, ему нужно отречься от всего (а не только от какой-то части), чем он лично является. Мне это отнюдь не казалось легким делом. Годами я противился, отдавая лишь часть себя и сохраняя определенный резерв. Результаты были такими несовершенными и неудовлетворительными, что я нередко раскаивался в своем