В это, казалось, вкладывала она всю свою женскую натуру, всю свою горячность — она горела ненавистью к врагам церкви. Здесь сказывались ее природная прямолинейность, здесь проявлялся ее фанатизм. Впрочем, несмотря на свою набожность, она любила науку и просвещение, учредила академию для дворян, университет, библиотеку и оказала содействие Колумбу в его смелом предприятии.

Фердинанд был более чем на год моложе Изабеллы и подобно ей, рано развился как физически, так и духовно. Королем Арагона он стал лишь в 1479 году, то есть через пять лет после того, как сделался соправителем Кастилии. Холодный и рассудительный, не знающий ни требований совести, ни нравственных начал, не считающийся ни с собственным словом, ни с чувствами даже наиболее близких людей, он направлялся к раз намеченной цели без излишнего шума, но твердо и упорно. Он не был фанатичен, не проявлял жестокости ни по отношению к политическим, ни по отношению к религиозным врагам, если только жестокость эта была бесполезна; но он умел в случае надобности быть жестоким. Он часто уступал, когда видел, что победа далека, но это отступление было лишь кажущимся и впоследствии обыкновенно щедро вознаграждалось. Так, когда в 1474 году умер Энрике IV, Фердинанд, несмотря на данную клятву, попытался фактически стать правителем Кастилии, но возбудил этим такое недовольство дворян, что тут же отказался от этого плана; тем не менее он мало-помалу приобретал все большую и большую власть. Изабелла чувствовала его превосходство и во многом ему подчинялась, но и он высоко ставил ее ум, так что не без основания дел говорилось, что «фавориткой короля была королева, а фаворитом королевы был король».

Прежде всего Фердинанду и Изабелле предстояло положить конец господствовавшей в стране анархии. В Галисию, где разбой рыцарства превысил все мыслимые пределы, были отправлены полководец Фернандо Акунья и член королевского совета Гарей Лопес де Чинчилья; они взорвали около пятидесяти дворянских крепостей, превратившихся в разбойничьи притоны, казнили многих грандов, в том числе Педро де Миранду и маршала Перо Пардо, изгнали из страны около тысячи рыцарей-разбойников и принудили городские власти начать правильные взносы податей в королевскую казну. В Севилью, где герцог Медина Сидония и маркиз де Кадис вели с 1471 году между собой войну, королева явилась лично. Насилия, грабежи и убийства здесь были столь обычны, что осталось мало людей, чистых от преступлений. Изабелла твердой рукой стала подавлять беззаконие — свыше 4000 человек бежали, боясь справедливой кары, в Португалию или Гранаду. Для борьбы с разбойничающими рыцарями Фердинанд и Изабелла учредили святую эрмандаду (Santa Hermandad, буквально — «святое братство»).

Правосудие эрмандады совершалось с замечательной быстротой, а наказания отличались неимоверной жестокостью. Преследование преступников, пытавшихся ускользнуть из рук правосудия, и приведение в исполнение судебных решений возлагались на специальные отряды, которые получали содержание и вооружение за счет местного населения. Грозная деятельность эрмандады заставляла трепетать всех при одном упоминании ее имени. Главное начальство над эрмандадой было вручено брату Фердинанда — Альфонсо Арагонскому.

Восстановлением спокойствия внутри государства задача Фердинанда и Изабеллы не ограничилась: им предстояло еще окончательно изгнать мавров с Пиренейского полуострова и сделать Гранаду христианским владением. Достижению этой цели весьма способствовала борьба за власть в эмирате между эмиром Абул-Хасаном и его сыном Боабдилом. Фердинанд и Изабелла поддерживали притязания на престол Боабдила, а он, в свою очередь, обещал уступить им значительную часть своего государства. Впрочем, не дожидаясь, пока эти обещания будут исполнены, христиане сами стали прибирать к рукам гранадские города.

С этими городами Фердинанд и Изабелла поступали по-разному: жестоко расправляясь с теми, которые не хотели сдаваться добровольно, они, с другой стороны, мягко поступали по отношению к тем городам, которые охотно открывали свои ворота при приближении христианского войска. В Бенамакесе, например, были перебиты все способные к военной службе мужчины, другие жители были обращены в рабство, а город сожжен; в других местах жители переходили сразу на положение мудехаров, то есть им обеспечивались религиозная свобода, личная и имущественная неприкосновенность. Мало того, Фердинанд и Изабелла обратились к папе Иннокентию VIII, чтобы он запретил духовенству взимать с их новых арабских подданных налог. Мотивировали они свою просьбу тем, что при взятии большинства гранадских городов ими было обещано маврам не увеличивать тяжести налогового бремени и взимать с них лишь прежний десятинный налог, который они платили своим прежним правителям. В особой булле Иннокентий воздал должное храброй королевской чете, которая во имя славы Господа Бога, «не жалея своих трудов и не считаясь ни с какими опасностями и затратами», борется за правое дело, везде и повсюду искореняя неверных; во внимание к таким подвигам Иннокентий предоставил Фердинанду и Изабелле исключительное право взимания десятинного налога с новых подданных Кастилии, запретив духовенству вмешиваться в это дело.

Такая тактика завоевателей-королей умиротворяюще действовала на мавров, и жители Куэваса, Пурчены, Табары, Серены и т.д. добровольно являлись к Фердинанду и Изабелле, заявляя, что желают стать мудехарами. Когда дело дошло до Гранады, королевская чета объявила от своего имени, от имени инфанта Хуана и будущих государей, что возьмут мавров Гранады и других сдавшихся одновременно с ней городов под королевское покровительство. Мавры поверили и капитулировали на милость победителя.

Однако Фердинанд и Изабелла, как и многие другие монархи, далеко не всегда выполняли свои торжественные обещания. И это был как раз тот самый случай.

Складываясь в правление католической четы в сильное централизованное государство, Испания вынужденно вбирала в себя огромные массы еврейского и мусульманского населения. Но церковь не желала мириться с тем, чтобы католическое государство в своих недрах заключало столь многочисленные и чуждые христианской религии элементы. Следовательно, евреи и мавры должны были исчезнуть, чтобы на развалинах прошлого, богатого разнообразием сословных привилегий, провинциальных вольностей, религиозных групп и национальных организаций, возникло единое государство — единое в своем подчинении монарху, единое по своей вере, единое по своему мышлению и национальности. Но мог ли осуществиться подобный идеал даже с помощью самых крайних мер — при насильственном крещении всех евреев и мавров, при поголовном превращении их в маранов и морисков?

Опыт с маранами ясно показал, что насильственное обращение в христианство иноверческих масс равносильно превращению накожной болезни в подкожную — с тем, чтобы вернее отравить весь организм. Неся с собою ересь и безверие, мараны изнутри подтачивали христианское общество, так что слышен был треск католического здания, но не виден был виновник этого бедствия: он скрывался в самых потаенных местах шатавшегося дома. Само собой разумеется, что увеличивать силы опасного врага новым притоком крещеных, на этот раз бывших мусульман, не было ни в интересах церкви, ни в видах государства; между тем нельзя было отказаться и от столь богоугодного дела, каким было массовое обращение неверных в христианскую религию. Терпеливо ждать медленного процесса обращения неверных силою христианской любви было слишком трудно как чрезмерно ревностной католичке Изабелле, горевшей желанием приобрести благодать Божию совершением великого дела, так и Фердинанду, опасавшемуся, как бы религиозное разномыслие его подданных не отразилось на единстве государства и не подорвало католического характера страны, которым король, согласно духу времени, не мог не дорожить. Но раз медленный процесс религиозно-расовой ассимиляции был невозможен или, правильнее сказать, нежелателен, то оставалось процедить, профильтровать через густую сетку католицизма хотя бы те элементы общества, которые желали принять христианство, чтобы убедиться, насколько вновь обращенные могут считаться настоящими, действительными христианами. Осадок от этой фильтрации подлежал уничтожению или в лучшем случае дальнейшему испытанию в целях приспособления его к восприятию истинной религии; те же элементы, которые хотели сохранить свою прежнюю религию, надлежало навсегда изгнать из Испании. Причем для вящего торжества испанского единства через религиозное горнило стали пропускать не только всех вновь обращаемых, но и потомков тех, кто задолго до правления католической четы принял христианство, а теперь, нередко много лет спустя после своей смерти, возбудил подозрение в искренности своего обращения. Дети, внуки и даже правнуки должны были ответить за чистоту помыслов своих отцов и дедов! В результате Испания покрылась бесконечной сетью религиозных и расовых подозрений, и под страхом самых жестоких наказаний каждый испанец должен был продемонстрировать свое религиозное и расовое алиби.