У выхода из собора в парадном строю застыли юнкера во главе с Либченко. На правах старшего по званию, капитан временно считался начальником школы, тем более что его кандидатуру активно поддерживало правительство.

На кладбище Всесвятский попробовал держать речь. Как всегда, первый гражданин правительства говорил о завоеваниях свободы, о поползновении злых сил, о необходимости защиты демократии и прочих привычных и милых сердцу вещах, только на этот раз никакого успеха его речь не имела. Пышные словеса разносились над кладбищем, но не задевали ничьих душ. Более того, казались фальшью, словно говорил их не человек, обличенный доверием, а какой-то заезжий комедиант.

К подобной реакции Всесвятский не привык. Люди всегда восторженно относились к его речам, верили каждому слову, как верил сам оратор, и вдруг такое откровенное невнимание! Было очень обидно за черствость застывших рядами офицеров, солдат, юнкеров. Особенно учитывая недавний риск, когда Всесвятский не просто находился в школе прапорщиков во время осады, но, можно сказать, руководил всей обороной города.

В факте, что обороной города руководил именно он, первый гражданин был уверен так же непоколебимо, как и в то, что солнце восходит на западе. Или на востоке? Надо будет не забыть уточнить у кого-нибудь из помощников. Словно невзначай, чтобы они не поняли, вопрос ли это, или так, шутка великого человека.

В противовес Всесвятскому Аргамаков уложился в десяток предложений. Сказал о выполненном долге и искренне пожалел, что не довелось узнать Мандрыку. Ничего нового в речи не было, да полковник и не стремился к новому.

А потом оркестр заиграл «Коль славен», троекратно грянули винтовки, и лишь свежие могильные холмики остались напоминанием о навеки ушедших людях.

Для живых же ничего еще не кончилось. Всесвятский запланировал банкет по случаю спасения города от банды, но Аргамаков от банкета отказался. О каком празднике может идти речь, когда из всех погибших похоронены лишь солдаты и юнкера? Да и то потому, что две войны приучили полковника заботиться о мертвых сразу же. Ведь «завтра» может и не быть

Аргамакова поддержали Шнайдер, Муруленко, многие другие члены правительства. Те, которым в первую очередь не терпелось определить отношение с прибывшей в Смоленск организованной силой. Они хотели вместо банкета немедленно устроить внеочередное совещание.

От совещания Аргамаков отказался, как перед тем отказался от банкета. В первую очередь надо было разместить людей, наладить хоть какую-то охрану города и только затем утрясать вопросы власти и подчинения.

Позади были бессонная походная ночь, утренний бой, дневные розыски уцелевших бандитов. Теперь вновь наступал вечер, и требовалось дать людям хоть немного отдохнуть, не забывая при этом о мерах предосторожности.

О рыскающей где-то поблизости банде Горобца Аргамаков не мог забыть ни на минуту.

Хотелось расположиться в школе прапорщиков, но там всем просто не было места, и в итоге отряд устроился в пустых казармах Копорского полка. Пленных же, надо сказать немногочисленных, передали Шнайдеру. Раз уж враждебные элементы по его части, то пусть он с ними и разбирается.

Повсюду были расставлены часовые, офицерская рота первой направилась на патрулирование улиц, а всем остальным Аргамаков приказал спать. Всем, включая свой крохотный штаб.

– Так. А теперь рассказывай! – Невероятно, однако за весь день полковник не нашел времени поговорить по душам с Орловским.

– Что? – улыбнулся тот.

Несмотря на усталость, он был рад видеть своего командира. Особенно рад, что последнему удалось не только организовать отряд посреди всеобщего хаоса, но и привести его к Смоленску в самый критический момент. В сводных ротах Орловский с радостью обнаружил солдат своего батальона. Тех, с которыми делил горе и радости Великой войны.

– Все. Я уж, признаться, не думал, что мы когда-нибудь встретимся. Учитывая последние обстоятельства, – признался Аргамаков.

– Я тоже, – вздохнул Орловский.

По нынешним временам встречу можно было назвать чудом. Только в отличие от остальных злых чудес это чудо было невероятно добрым.

– Как в Смоленске оказался? Что из госпиталя ушел, я понимаю. Ну, так твои родные обитают значительно дальше. Или застрял по дороге?

– В общем, застрял. – В том, что теперь он действительно застрял здесь надолго, Орловский говорить не стал. – Только из госпиталя я не уходил. Бежал. Разгромили госпиталь. Я-то хоть ходячим был, смог вырваться, а большинство…

Продолжать подполковник не стал. Умолк, заново переживая случившееся и в сотый раз задавая себе все тот же вопрос: вправе ли он был спасать собственную шкуру, или надо было попытаться дать насильникам отпор?

– А что ты мог сделать? – понял терзания подчиненного Аргамаков. – Остановить толпу с одним пистолетом? И было бы на одного убитого офицера больше. Только и всего. Да и напали на госпиталь, как я понимаю, не днем.

– Ночью, – подтвердил Орловский. – Меня разбудили выстрелы и крики. Честно говоря, я растерялся. Не ожидал такого. Соседи по палате тоже были ходячими, вот мы с ними вместе и ушли. Утром вернулись, уже переодетые солдатами, а там одни трупы.

И опять Орловский не стал уточнять, в каком виде были трупы.

– В общем, делать там было нечего. О том, что рухнуло все, в городе знала каждая собака. Короче, мы решили пробираться каждый к себе домой. К Москве я поехал один. Дорога затянулась. В Рудне нарвался на банду, ту самую, которая вчера ночью вошла в Смоленск. Вырвался. Хотел предупредить местные власти, благо в правительстве оказался мой знакомый, но они только отмахивались да отделывались общими замечаниями и обещаниями. Правда, потом предложили мне возглавить нападение на юнкеров, но тут, сам понимаешь…

– А юнкера им чем помешали? Насколько я понял, единственная организованная сила в городе. Их любая власть, наоборот, лелеять должна. На запасных никакой надежды нет.

– Организованностью и помешали, – усмехнулся Орловский. – С точки зрения некоторых, школа – это контрреволюционное гнездо, угрожающее царству свободы и демократии. Этакий осколок прежнего режима. Нечто, похуже любой банды.

– Что-то господин Всесвятский спасаться от банды к этому осколку побежал, – напомнил Аргамаков.

– Всесвятский на школу не покушался. Во всяком случае, по моим сведениям. Это проделки моего приятеля. Он человек более радикальный.

– Так. И кто он? Да ты кури! – Аргамаков протянул подполковнику портсигар.

Они не служили в гвардии, однако провели вместе столько лет, что во внеслужебной обстановке давно были друг с другом на «ты». В служебной – дело другое.

– Шнайдер, – закурив, выдохнул Орловский.

– Так. Это гражданин по борьбе с контрреволюцией? Откуда ты его знаешь?

– Со студенческих лет. Я же рассказывал про свои глупые увлечения.