Хотя аристотелевскую манеру изложения часто называют сухой, безжизненной и труднодоступной, в дошедших до нас трудах можно найти множество удивительно живых моментов. Философ обладает мягким, ненавязчивым чувством юмора и подмечает причуды человеческой натуры с ироничной усмешкой. Так, например, на дружеском пиру с другими философами он повстречал человека, который в комическом ключе цитировал Эмпедокла, одного из малоизвестных греческих мыслителей, высказывавшего свои взгляды в форме пространных гекзаметрических поэм. Аристотель был знаком со многими поэтами и считал, что они относятся к своим творениям излишне трепетно, «не чая в них души, как родители не чают души в детях». Он любил забавные истории о безобидном чудачестве. Например, о византийце, который научился мастерски предсказывать погоду, наблюдая в каком направлении – на север или на юг – устремляются его домашние ежи. Или о пьянице из Сиракуз, который высиживал яйца от своих кур, в процессе подкрепляя силы бесконечными возлияниями.

Аристотель заботился и о телесном. Он был глубоко убежден, что секс, еда, вино, если делить их с любимыми и близкими и не злоупотреблять, играют важнейшую роль в достижении счастья. Его увлекало разнообразие вкусовых ощущений, кулинария. Философ знал, кто и что выращивает к столу в домашнем саду. Он любил растирания и теплые ванны в гимнасии. Судя по тому, сколько Аристотель знал о музыке и о практике обучения игре на музыкальных инструментах, эти занятия занимали не последнее место в его жизни. Обычная сдержанность резко исчезает, когда он заговаривает о своевольных, но безответственных спартанках, с одной из которых у него, судя по всему, были непростые отношения. Он был и отцом, и дядей, поэтому упоминает подарки, которые дарятся детям, – мяч, личную склянку для масла.

Тем не менее трактаты, созданные на основе его собственных исследований и заметок для лекций, которые Аристотель читал ученикам, зачастую довольно трудны для восприятия даже в современных и облегченных переводах. Однако он много рассуждал о разнице в обращении философа или ученого к массовой и к научной аудитории, будучи убежден в важности обоих подходов. Аристотель был далек от того, чтобы смотреть на «популяризаторские» труды свысока, он и сам их написал немало. Мы знаем, что ученый готовил и читал массовой аудитории лекции, в древности известные как «экзотерические», то есть «ориентированные вовне», «на публику». Эти тексты почти наверняка создавались в форме доступного, легко читаемого диалога, столь любимой Платоном. Себя Аристотель изображает в этих диалогах одним из участников, подобно тому как Сократ предстает собеседником в философских диалогах Платона и Ксенофонта. Цицерон, как никто разбиравшийся в литературных стилях, называл публичные лекции Аристотеля написанными «в популярном ключе» (populariter) и, скорее всего, имел в виду именно их, говоря, что беседа у Аристотеля «течет, словно золотая река». К числу самых известных его экзотерических трудов относится «Протрептик» («Побуждение к философии»), представлявший собой основы философского учения для «обычного человека». Философ по имени Крат обнаружил это сочинение случайно, когда «дожидался в сапожной мастерской», и прочитал в один присест. Текст, проникнутый пламенной любовью Аристотеля к философии, повествует о главном отличии между человеком и животными – чистой силе человеческого разума. Кроме того, эта сила больше всего приближает их к тому, что Аристотель называл «богом»: хотя греки были политеистами, у философов имелось понятие единой высшей Божественной силы, которая движет Вселенной. В немногочисленных дошедших до нас фрагментах «Протрептика» содержатся высказывания о том, как увлекательна философия: «Приятно просто сесть и предаться философским размышлениям».

Между тем любого желающего возродить философию Аристотеля (особенно если за это возьмется женщина) поджидает довольно щекотливая проблема – предубеждение, с которым преуспевающий глава семьи и хозяин дома относился к женщинам и рабам. В первой книге «Политика» он, как известно, защищает рабство – по крайней мере применительно к порабощению греками не-греков, и недвусмысленно заявляет, что женщины уступают мужчинам в умственных способностях. В этой книге я не заостряю внимание на моментах (на самом деле довольно нечастых), где Аристотель демонстрирует ошибочное убеждение, будто женщины или рабы не-греки от природы не обладают таким интеллектуальным потенциалом, как греческие мужчины[7]. Зато я не раз буду возвращаться к последовательно доказываемому Аристотелем утверждению, что любые взгляды всегда должны быть открыты для пересмотра.

В «Никомаховой этике», например, он пишет, что, хотя упорство – это добродетель, иногда излишне настаивать на своем – вредно. Изменить мнение, получив неопровержимые доказательства его ошибочности (что некоторые осудят как непостоянство), более чем похвально. Аристотель рассматривает данный этический вопрос на примере персонажа трагедии – в данном случае Неоптолема из «Филоктета» Софокла. Сперва Неоптолем поддается на уговоры Одиссея обмануть хромого Филоктета, но, увидев воочию его мучения и узнав подробности постигшей его беды, он отказывается участвовать в обмане, то есть меняет свое мнение. Думаю, будь у нас возможность, мы смогли бы переубедить его насчет умственных способностей у женщин.

Считая, что традиционные представления (endoxa) необходимо уважать и при необходимости систематически пересматривать, Аристотель не считает взгляды, унаследованные от предков, заведомо правильными. Первобытные люди, полагает он, находились примерно на том же уровне развития, что и самые обычные его современники, а значит, «было бы безрассудством оставаться при их постановлениях». Своды письменных законов Аристотель также призывает периодически обновлять и совершенствовать, поскольку «в государственном устроении невозможно изложить письменно все со всей точностью».

Философскую школу Аристотеля называют перипатетической (от греч. peripateo – «я прогуливаюсь»). По примеру своего учителя Платона, который перенял эту привычку у Сократа, Аристотель любил рассуждать на ходу. Так поступали и многие известные философы после него – в том числе Ницше, утверждавший, что ценит лишь те идеи, что пришли к нему во время прогулки. Однако древних греков весьма озадачил бы романтический образ бродящего в одиночестве мудреца, впервые выведенный в «Прогулках одинокого мечтателя» Руссо в 1778 г. Философы предпочитали прохаживаться сообща, питая мысль энергией своих шагов и подстраивая течение беседы под ритм ходьбы. Судя по величине вклада в сокровищницу человеческих знаний и по количеству написанных авторитетных трудов, Аристотель должен был к 62 годам прошагать со своими учениками не одну тысячу миль по скалистым греческим берегам.

Для древнегреческого мыслителя познание было тесно связно с идеей путешествия. Эта связь берет начало в глубине веков, задолго до Аристотеля: еще Одиссей у Гомера за время странствий «многих людей, города посетил и обычаи видел». В классический период уже существовала метафора «выгуливания» идеи или замысла: в комедии, впервые поставленной в Афинах примерно за 20 лет до рождения Аристотеля, трагику Еврипиду не советуют «выгуливать» тенденциозную гипотезу, которую он ничем не сможет подкрепить. А в медицинском сочинении, приписываемом Гиппократу, мыслительный процесс уподобляется моциону, призванному упражнять разум: «Для человека мысль – это прогулка души».