За одну ночь Моррис и его неугомонная жена Рамона стали популярны, как рок-звезды. Флиртующий с зоологией художник-сюрреалист или, если угодно, зоолог с честолюбием художника сумел продать десять миллионов экземпляров своей книги. «Голая обезьяна» стала самым крупным бестселлером всех времен и народов. Но этот жрец сексуальной революции, трезво и рассудочно ее спровоцировавший, на сем не успокоился. В 1969 году вышла книга «Людской зверинец». Человек, если верить Моррису, попался в ловушку собственной культуры, он деградировал, как животное, лишенное возможности вести себя естественно, и только мятежный порыв, революционное возвращение к истинной биологической природе, может спасти человеческую цивилизацию от полного краха.

На первый взгляд Морриса можно принять за неукротимого революционера. В «Голой обезьяне» он развеял волшебство консервативной половой морали шестидесятых. «Людским зверинцем» Моррис предвосхитил движение зеленых. Однако если присмотреться, то за декларацией о свободе и призывами к творческой самореализации прячется старая, как мир, идеология: представление о биологической предопределенности человека. Можно, конечно, с наслаждением сунуть книги Морриса в нос блюстителям церковных обычаев и апостолам буржуазной морали, но мысль о биологической предопределенности человека выглядит ничуть не более оптимистической и не более прогрессивной, чем ханжество церковников и буржуа. Напротив, Моррис говорит людям, что, по сути, они жадные, похотливые, одержимые жаждой власти, жестокие и эгоистичные существа, безраздельно подчиненные своим влечениям.

Моррис, со своим взглядом на человеческое поведение как на врожденное, во-первых, и как на реликт каменного века, во-вторых, стал гениальным рупором фундаментального биологического мировоззрения. В 1973 году Моррис возвращается в Оксфорд, чтобы заняться исследованием врожденных основ человеческого поведения. Наставником Морриса стал голландец Николас Тинберген, один из крупнейших исследователей человеческого поведения. Кстати сказать, как раз в то время «этология» переживала невиданный бум. Как раз в 1973 году Тинберген получил Нобелевскую премию — между прочим, вместе с Конрадом Лоренцем, который тогда же опубликовал итоги своих философских размышлений. Так же, как книги Морриса, «Обратная сторона зеркала» есть не что иное, как честолюбивая попытка обосновать и объяснить человеческую культуру исключительно биологическими факторами. Согласно Лоренцу, в культуре действуют те же законы, что и в биологии, и все действия человека можно объяснить инстинктами и биологически обусловленной способностью к обучению. То, что Лоренц в конечном итоге осмеливается предсказать — и, надо признать, весьма пессимистично — дальнейший ход культурной эволюции, отнюдь не повышает доверие читателя к смелым и откровенным высказываниям автора. Ибо там, где Моррис преисполнен веры в светлое будущее своей голой обезьяны, Лоренц видит закат и упадок цивилизации. Вероятно, к такому выводу подтолкнуло его бесстыдство мини-юбки.

Неоднократно выдвигались якобы вневременные и трезвые объяснения человеческой природы, но, странное дело, все эти объяснения удивительным образом не выдерживали испытания временем, даже коротким. Причину легко угадать. Для того чтобы быть в состоянии определить, каков человек «по своей природе», надо очень хорошо эту природу знать. Познание человеческой природы осложняется тем, что Лоренц, как и Моррис, относит возникновение и формирование этой природы не к настоящему, а к прошлому. Человек должен быть таким, каким он был в каменном веке, а именно: таким же в своей сексуальности и социальном общении, в склонности к творчеству, в пищевом поведении и уходе за телом, ну и, естественно, в наших верованиях. Так как нам не слишком хорошо известно, что происходило с человеком в каменном веке, то фантазиям и импровизациям на эту тему несть числа. Здесь Десмонд Моррис выступает настоящим мастером палеолитического сюрреализма.

Большой загадкой эволюционной биологии человека считают женскую грудь. В отличие от молочных желез прочих млекопитающих и даже человекообразных обезьян женская грудь зачастую отличается очень большими размерами. Для продукции молока — это было известно и Моррису — большая величина молочной железы не является необходимой и, более того, вообще не имеет к лактации никакого отношения. Смелым мазком Моррис, однако, рисует следующую картину: груди и губы женщины являются спроецированными на переднюю поверхность тела сексуальными сигналами! Подобно обезьяне, обитавший в девственных лесах предок человека прежде всего реагировал на сексуальные сигналы сзади. «Мясистые полукруглые ягодицы и пара ярко-красных половых губ» самки возбуждали самца на садку с тыла. Но, переселившись в степь и саванну, человек усвоил вертикальную походку и дело — по Моррису — дошло до спаривания лицом к лицу, и возбуждающие стимулы, соответственно, переместились сзади наперед. Отсюда следует зубодробительный вывод о том, что груди и губы женщины — это дубликат ягодиц и половых губ. Совокупление лицом к лицу, возникшее как следствие такого ложного сигнала — согласно Моррису — духовно сблизило мужчину и женщину. Они взглянули в глаза друг другу, и это способствовало закреплению брачных пар, а в дальнейшем привело к моногамии (5).

Эта занимательная история из жизни людей каменного века является, естественно, пустой бессмыслицей. Для того, чтобы возыметь сильнейшее сомнение в этой смелой и неопровержимой гипотезе о зоологии человека, не надо даже спрашивать, зачем в таком случае мужчине потребовались полные губы. Можно начать с того, что самки гиббона, единственной — со всеми ее пятнадцатью видами — моногамной человекообразной обезьяны, обладают весьма изящной молочной железой. Напротив, бонобо, которые совокупляются в самых разнообразных позах, в том числе и в «миссионерской», отличаются сильнейшей склонностью к полигамии и никогда не образуют устойчивых пар. Кстати, у самок бонобо «грудь» тоже очень маленькая.

Теория грудей Морриса может, таким образом, служить лишь забавным примечанием к ранней истории эволюционной психологии. Но в этой области и в наше время продолжают происходить не менее веселые события. Незнание реалий доисторических времен часто снимает всякие границы с необузданной творческой фантазии специалистов по эволюционной биологии. Например, американский научный обозреватель Уильям Оллмен, вволю натешившись над теорией Морриса, тут же выкладывает на стол свою собственную фантазию: «Большая грудь возникла, вероятно, как часть женской стратегии по завлечению полового партнера. Увеличенная в размерах грудь является признаком беременности, то есть сигналом того, что женщина не готова к совокуплению; партнеру не остается ничего другого, как пуститься на поиски следующей самки, а «облагодетельствованная» им женщина остается беззащитной и предоставленной самой себе. Если же грудь вообще большая, то женщина как бы все время посылает мужчинам ложный сигнал «Я беременна», хотя в действительности это не так. Таким образом, признактеряет в глазах мужчины свою информативность. Как следствие, мужчины принимают участие в «соглашении по размножению», остаются при женщинах и помогают им в воспитании потомства» (6). Каким образом «стратегия» может в ходе эволюционного развития запечатлеться в виде телесного признака, видимо, навсегда останется сокровенной тайной Оллмена, ибо «стратегия», как и «тактика» — согласно взглядам современной генетики — не наследуется и не проявляется какими-то телесными свойствами. То, что большая грудь способствует верности партнера и мотивирует его к участию в воспитании и детей, представляется весьма забавной идеей.