– При боковом будем вычерпывать бортом море, – капитан весело блеснул глазами, ничуть не огорчившись новости. – С парусами пособишь, пассажир?

Ноттэ позволил себе улыбку. С парусами – всегда. Есть в морской работе нечто волшебное, наизнанку вывернутое и оттого притягательное. Паруса ловят ветер, а он – нэрриха, сам из ветра сотканный – станет придавать ловушке наилучшую форму… Ноттэ снял рубаху, башмаки, швырнул то и другое в каюту. Теперь на пассажира, нет сомнения, украдкой косился новый помощник капитана. Еще бы… «Клинок воздаяния» – никто толком не понимает, что прячется под покровом слов, давным-давно придуманных грандами Башни. Но не это же щуплое тело юноши! Какой из него – клинок? Годен ли он вообще для боя? А если обращается в зверя, почему на спине нет шерсти, о ней-то солидарно упоминают все сплетни!

Ноттэ усмехнулся, прошел на нос люгера, шагнул на выдвинутый полностью бушприт. Пусть глазеет. Да, тело выглядит так, как выглядит. Это не важно, и никогда не было значимо.

Пена расцвела пышнее, ветер смахивал белые цветы брызг, как разудалый косарь, охапками. Люгер менял курс, клонился на борт и стонал всем корпусом, приноравливаясь к ходу. Теперь он резал волны по косой, опасно кренясь в прорехи водяных ям. Капитан сам встал у руля, выгнав наверх, управлять парусами, всю команду.

«Гарда» – воистину лучшая гончая Башни, мчалась по следу осознанно и азартно. Ноттэ ощущал кожей, что ветер уважает пожилого капитана, сросшегося с люгером всей просоленной, задубевшей морской душой. Еще нэрриха опасливо косился вперед – туда, где ему чудилась тень.

Враг ускользал от встречи много раз, он был опытен и удачлив. Он полагался на свои расчеты: настоящие нэрриха редки, и сейчас никто из них не вершит путь в первом круге, избывая долг. Значит, Башне некого послать в погоню. А если бы и имелся молодой, если бы долг первого круга вынудил его к участию в преследовании – не беда, опыт беглеца велик, следовательно, заранее понятна его победа в схватке. Наниматель шхуны мог бы всерьез опасаться лишь немногих подобных себе, взрослых – таких, как Ноттэ. Но их трудно нанять. А подделки в красных рубахах истинному сыну ветра не опасны.

Ноттэ нахмурился. Если все верно, если враг не ждал серьёзной погони, тогда как понять то, что на его шхуне имеется плясунья? Случай? Недосмотр грандов Башни, не раскрывших перед самим Ноттэ подробности, осложнившие бы его добровольный найм? Или – прямой умысел этих самых грандов, затеявших большую игру?

– Мудрят, – Ноттэ покривился, смахнул с лица соленую пену.

Он знал, конечно же, о привычке грандов умалчивать. Использовать временных союзников вслепую, будь то люди или нэрриха. Да, у Ноттэ есть счет к соплеменнику, старый и весомый. Он в деле, потому что пожелал забрать жизнь врага и счел ее годной оплатой найма. Он ожидал от грандов если не честной игры, то хотя бы внятных сведений. Но премудрые служители, кажется, в очередной раз перемудрили…

Любой житель Эндэры скажет, что плясуньи в большинстве цыганки, и вера их сомнительна. Волшба же – прямая ересь. Духовные законы прямо гласят: следует пресекать танец и искоренять ересь тех, кто творит бесовство. Тексты, что зачитывают на площадях, общедоступны. Но есть и тайные указания самого маджестика. Их суть прекрасно знают нэрриха с опытом, уже привычные к многослойности, противоречивости толкований законов и форм их применения. Башня гласно отрицает волшбу плясуний, но не пресекает сам танец, совсем как недавно, в порту. Башня следит и ждет: если исполнится волшба, гранды первыми постараются прибрать к рукам силу порабощенного ветра. Гранды, а не плясунья, разыщут новорожденного нэрриха, и, вынудив к клятве, взыщут с него долг первого круга…

Лишь к полудню следующего дня крылья «Ласточки» – её паруса – мелькнули у горизонта и на миг сделались видны с гребня волны. Команда «Гарды» приняла известие без радости. Люди устали, утратили азарт погони. Ночью пришлось еще раз резко менять курс, злой ветер уже не забавлялся с пеной, не насвистывал легкомысленных песенок. Он ломился в паруса, как праздничный бык – рвать, мстить. Ноттэ понимал штормовой гнев, как никто иной: на палубе шхуны повторился обманный танец, но фальшивка была распознана! Ярость ветра, стряхнувшего мгновенное очарование, всегда бывает огромна. Тем более паруса рвет свирепый северный, он, согласно древним верованиям народа Эндэры, старший в семье ветров. Вон как нахмурены грозовые брови туч. Вряд ли плясунья звала этот ветер, – предположил Ноттэ, – он явился незваным, чтобы взглянуть на своего сына-предателя: на взрослого нэрриха, спровоцировавшего волшбу.

С кормы капитан рявкнул команду убирать паруса и умерять ход. Люгер взобрался на новый вал, вырвался из воды весь, взлетел – и стал рушиться в ущелье меж волн. Ноттэ уступил место моряку и, перебирая руками по канату, направился к главной мачте. Обнял её, закрыл глаза и подставил лицо ветру. Усмехнулся устало: очень может быть, многие нэрриха стригут волосы коротко, не желая позволять старшему гладить их. Нет в упрямом ёжике вольности! Даже мокрые насквозь пряди топорщатся, а не вьются на ветру.

Северный ураган бил «Гарду» порывами, и всякий раз чуть менял направление. Ноттэ вслушивался в гнев, впитывал его, стараясь пропитаться насквозь. На краткий миг удалось, и нэрриха выпил ветер крупным глотком, вместе с его болью и гневом.

– Гнев – не твой удел, оставь людям столь жалкое, – Ноттэ выдохнул просьбу, не надеясь быть услышанным. Упрямо тряхнул головой и крикнул громче: – Гнев – сеть ловчая! Разве тебе не мила воля? Весь мир твой, вот и иди с миром.

В щели меж туч внезапным чудом мелькнула синева. Золотой луч пробился из зенита до самых штормовых волн, воспламенил парус яростной белизной. Ветер взревел, издеваясь над подсказками жалких двуногих… Ноттэ скорчился у мачты, не выпуская канат из рук. Он хотя бы попытался. Но старший никогда не был склонен слушать и тем более слушаться, да и не родной он – северный – для Ноттэ, обременённого и ограниченного уделом человекоподобия…

Парус хлопнул и провис, руки сами крепче сжали канат, ожидая шквала. Обошлось.

Утомленный работой и убеждением шторма, Ноттэ – сын западного ветра – сидел, прижавшись щекой к основанию мачты. Слушал, как в борта бьет жесткая опасная вода, впитавшая гнев старшего из ветров. Ловил на свободную ладонь прядь дуновения, усмехался и пробовал гладить её, словно нэрриха посильно гладить вольный ветер. Ледяной гнев проник в легкие с брызгами пены, отравил разум. И все же Ноттэ упрямо продолжал уговаривать строптивца.

Нэрриха очнулся по-настоящему лишь когда был накрыт плащом и без церемоний водворен в каюту, Там его стали кутать в шерстяное одеяло и упаивать горячим вином, не слушая возражений и пресекая их вескими подзатыльниками.

– Однако ж, ты вырос, в первый раз переспорил его, – ласково гудел капитан, время от времени прекращая ругань. – Еще полкружечки, за «Гарду». Молодец. Теперь ложись и дрыхни, недомерок. Хотя… Знаешь, я бы взял тебя в команду.

Это была высшая похвала в устах капитана. Ноттэ рассмеялся, прекратил последние попытки сопротивления. Расслабился, затих под одеялом.