Через неделю Анна ушла из университета. Я не видел ее и не говорил с ней сорок пять лет.

Я — не религиозный человек. Сегодня мало религиозных людей. Я был ребенком, слишком маленьким, чтобы помнить тираническую, ненавистную, псевдохристианскую манию, захлестнувшую страну в правление Джорджа Буша («наследника», как его теперь называют, чтобы отличить от менее зловредного отца.) Я был слишком мал, чтобы помнить массовую ответную реакцию, сопровождавшую его крах, отход от рьяно теократического государства, в котором насаждали регрессивную глупость, к не менее рьяно светскому, в котором перед наукой открывались все двери. У нас была очень далекая от фанатизма пресвитерианская семья. Мои родители никогда не относились к делам веры серьезно, мы только отмечали радикальные изменения в политике и настроении.

В последний год, предваряемый событиями, о которых здесь говорится, я начал читать Библию. Я читал ее регулярно, от Ветхого Завета к Новому, без ясного понимания того, зачем я это делаю. У меня имеется Библия Короля Иакова. Нелегко было заполучить экземпляр. Я купил ее, когда мы впервые оказались в Монреале, в букинистическом магазине на рю де ла Монтань. Я повсюду возил ее с собой. Она со мной и теперь. Это красивая книга, в хорошем состоянии. Очень большая и тяжелая. Я читаю медленно. Я нахожу ее отчасти знакомой, отчасти очень странной, отчасти унылой и бесполезной, отчасти прекрасной и волнующей. Я пока еще не повернулся к Богу. Самая первая история, история Адама и Евы, показалась мне самой провокационной. Еву создали из ребра Адама. Следовательно, Адам, первый человек, был и Первой мастер-копией. Поскольку Еву создали из него, Адам должен чувствовать особое тепло к этому последнему, производному животному. Применив такой асексуальный способ воспроизводства — беспрецедентный и до недавних пор неповторимый, — Бог, как я понял из этой истории, оставил прореху в крепкой, до тех пор безупречно целой грудной клетке. Проделал прямую дорогу к его, Адама, сердцу.

Простите за наглую метафору, но меня вскрыли точно так же. Меня переделали. Я забыл, кем я был прежде и кем я мог стать. Меня заставили об этом вспомнить. (Ева родилась, зная прямой путь к сердцу Адама и, что очень важно, имея возможность отвернуть его сердце от Бога.) В нашем мире, систематически опровергающем Священное Писание, копии делают из генетического материала оригинала. Оригинал, таким образом, является новым Адамом, современным Адамом, Адамом-добровольцем, Адамом с просвещенным личным интересом, Адамом, которого просят не слишком рисковать (кровяная клетка или две) в этой необычно современной версии библейских инвестиций, когда вкладывают в здоровье, а не в любовь, человека или божество. Копия делается, чтобы она послужила оригиналу так же, как — здесь все вывернулось — Адам послужил Еве. Если это когда-нибудь потребуется.

До того, как Анна связалась со мной и вызвала последующий ряд событий, клонирование практиковалось уже двадцать один год и стало не только юридически, социально и этически законной практикой, но и вполне обыденным делом — лишь в самых исключительных случаях у оригинала не забирали и не отправляли на хранение кровь из пуповины, — и я не очень-то задумывался об этом. Я вообще не думал о своем клоне, где бы он ни был. (Я бы знал, где он, если бы позволил себе думать об этом.) Как и большинство американцев. После года общения с Анной — в основном говорила она, и она же снабжала меня сведениями, — я убедился, что правительство сделало все возможное, чтобы помешать нам об этом думать. Термины, которые мы используем, «оригинал», «копия», — были придуманы, чтобы выставить в выгодном свете разработчиков и не обращать внимания на новые исследования, чтобы отдалить нас от науки, сделать более спокойными, более лояльными и, в итоге, слепыми. С согласия американской общественности клонирование с благодарностью положено в основу федеральной системы здравоохранения. Эта байка убеждает и умиротворяет нас, к тому же позволяет правительству не слишком заботиться о совершенствовании здравоохранения. Я использую язык Анны — язык протеста. Это не мой язык, моя причастность к нему — личная, а не политическая, но вы должны видеть, как вижу теперь я, что мы все замешаны в это дело. Наша вина, каждого по отдельности и всех вместе, в нашей ошеломляющей самовлюбленности. С самого начала этой жестокой практики, унижавшей и ограничивавшей нас, мы стали безропотными, как овцы. Единственные настоящие общественные дебаты велись о том, надо ли приватизировать бизнес клонирования, и там были вспышки сопротивления. Но эти группы оказались слишком терпимы и бессильны. (Анна и ее муж были активными деятелями оппозиции. Оба отказались участвовать в программе копирования. Этот отказ стоил мужу Анны двадцати или тридцати лет жизни.) Необходимо отметить ужасную симметрию. Соединенные Штаты — единственная страна в цивилизованном мире, где клонирование является легальным и спонсируется государством. В остальных странах оно вне закона. Мы также единственные среди просвещенных стран, мошенничающие с отказом от высшей меры наказания. Отменив этот варварский обычай, Соединенные Штаты сохранили за собой право на санкционированное его использование. Немногие знают об этом, никто об этом не говорит, но такова участь лишних или, в самых редких случаях, своенравных клонов. И их сообщников.

Звонок Анны, предвестник событий, раздался год назад — в прошлом июле, двадцать пятого числа. Той весной я преподавал в средней школе в Лебаноне, вел свой заключительный семестр. Я был более чем готов уйти, но не знал, чем займусь после отставки. Проще говоря, я был нервный, усталый, мне все надоело, но мне нужны были кусок хлеба и покой. Я и не подозревал, но у меня были все признаки болезни сердца. Я понятия не имел, куда поехать. Мне хотелось вернуться в Шотландию, в Троссакс, Лох-Войл, где Сара и я проводили наш медовый месяц. Некоторое время, месяца два или три, я хотел пожить в Италии, в Умбрии. Скажем, в Сполето. Я не знал о нем почти ничего, кроме того, что дорогущее оливковое масло, которое Сара использовала при готовке, изготовляли именно там. Я представлял себе неторопливую живописную поездку по северной части страны, от Нью-Гемпшира до штата Вашингтон и через Миннесоту — в Канаду. Можно было провести одну-две зимы вместо Новой Англии на Гавайях, или в Аризоне, или на американском острове Самоа. Я читал слишком мало английской классической литературы и говорил себе, что это шанс восполнить пробел. Но при этом мне было ясно, что, хоть я и купил том с полным собранием сочинений Шекспира, я никогда не буду их читать. У меня имелись знакомые, с которыми я встречался за обедом или за кофе, но настоящих друзей не было. Все годы моего вдовства я питался в ресторанах, и вот теперь начал подумывать о том, чтобы научиться готовить. Я не увлекался рыбалкой. У меня не было хобби. Если бы Анна не позвонила, я, возможно, постепенно подошел бы к незаметному концу.

Была суббота, одиннадцать часов утра, десять часов по ее времени. Я еще не снял пижаму. День был прохладный, воздух наконец очистился, и я открыл окна. Я плохо спал. Мне все труднее было засыпать и спать до утра, не просыпаясь. Почему-то болело правое плечо. До него было больно дотрагиваться. Я сидел за кухонным столом, ел хлопья и разгадывал кроссворд в местной газете. За кухонным окном о чем-то пересвистывались две рыжие белки, а Софи и Мэри, соседки-близняшки, рисовали мелом на тротуаре. Раздался звонок по Интернету — необычайное явление в моем доме.